— Хорошо, — согласилась девушка и обернулась к ней, попутно коснувшись платка, не слишком аккуратно наброшенного на неё и предстающего в виде капюшона.

Кусок холщовой, выкрашенной в глубокий тёмный цвет ткани, без лишних усилий ухваченный за край покрытыми мелкими царапинами пальцами, соскользнул с неё, высвобождая сплетённые в свободную косу, но уже успевшие заметно растрепаться серовато-русые волосы, несколькими отдельными прядями упавшие на знакомое лицо. Криандра вгляделась в серо-голубые глаза с необычным серебристым блеском, маленький, чуть вздёрнутый нос и розоватые губы бантиком, а также отметила выдающиеся даже при мелкой ухмылке щёки, придающие ей миловидное добродушие: остановившаяся в шаге от неё девушка казалась ей настолько хорошо известной и при этом настолько чужой, что рассудок зеленоглазой жаждал разделить их на двух разных персон. Она, быть может, даже подыграла бы самой себе в этом желании — если бы только её память была чуточку хуже, а отходчивость — чуточку лучше.

— Ты… — выдохнула Криандра.

Девушка напротив кивнула, причём с таким спокойным выражением лица, будто бы не понимала, чем ей грозило быть узнанной, либо была уверена в том, что это имеет меньше значения, чем оно имело на самом деле; в любом случае, между ними обеими пролегала огромная пропасть в плане отношения к этой повторной встрече друг с другом.

— Меня зовут Ви́виэль, — примирительным тоном представилась она, словно это могло хоть как-то сгладить сложившуюся ситуацию.

Тогда — несколько дней назад, когда она, будто хитрый хорёк, проточилась в покои чародея и попалась на этом, — подобное могло бы иметь значение. Криандра признала бы это уместным, даже если бы это имело место той же ночью — но не сейчас. В эту минуту и в эту секунду для имён и приятельских улыбок было уже слишком поздно.

Назвавшаяся Вивиэлью девушка предприняла попытку подойти ещё ближе, но зеленоглазая, едва ли не в такт с нею, отступила в сторону.

— Мне очень жаль, что всё так вышло, — продолжила обманщица, и было заметно, что она старается проявить сочувствие, но в то же время, глядя на неё, Криандра понимала: тот инцидент имел для каждой из них совершенно разные последствия, и Вивиэль — если её действительно так звали — отделалась куда меньшей кровью.

В то краткое мгновение, что они переглядывались без малейшего движения, нельзя было расслышать даже их дыхания, пока зеленоглазая не сказала:

— Этого мало.

Искренность собственных слов поразила её: она и не помнила, когда в последний раз говорила с такой прямотой, особенно когда дело касалось негативных вещей. В прошлой жизни Криандры практически не было открытых конфликтов — она редко обижалась и не позволяла себе оскорблять других людей или доводить какие-то ситуации до того, чтобы быть оскорблённой. Бывало, её лучшая подруга, вспылив, осыпала её градом нелестных высказываний, но зеленоглазая пропускала это мимо себя, так как знала, что в основе этих преимущественно односторонних перепалок лежит чужая несдержанность, а не серьёзное разногласие или проблема, которую можно решить рациональным путём. Но в данном случае всё выходило как-то навыверт: с точки зрения разума, зеленоглазая могла объяснить и даже понять, почему Вивиэль поступила так и не иначе, — но её эмоции препятствовали этому. Глядя теперь на эту девушку, она видела недостаточное раскаяние, и это было сродни очередному разочарованию. Криандра чувствовала себя не только подставленной — худшим из всего, что она испытывала, было чувство обманутости. В тот момент, когда ей казалось, что опасность в виде чародея угрожает незнакомой ей девушке, из одной беды окунувшейся в другую, она ни мгновения не сомневалась, желая оградить её от этого любыми усилиями, которые только могли потребоваться. Из всех ныне живущих людей Чудовище из Лано был тем, кого она боялась разозлить больше всего, — тем не менее она пошла на это, взвесив все риски, но оказавшись неспособной остаться в стороне и пустить всё на самотёк. Ею руководили те чувства, благодаря которым ей казалось, будто, находясь в этом плену, она не исчезла насовсем — и всё это было зря. Полностью доверившись незнакомке, она пустила всю свою крошечную смелость на то, чтобы защитить ту, что попросту в этом не нуждалась, так как изначально обманывала. Чародей снова победил — и не только потому, что мог сжечь свою андэран заживо, так и не встретив достойного сопротивления; его главная победа заключалась в том, что он оказался прав. В тот вечер Криандру расплющила не только беспомощность перед лицом его огненной магии, но и невмешательство чужачки, ради которой она сама была готова пойти на смертельный риск. Как только после всего этого той вообще взбрело в голову, что она может объявиться как ни в чём ни бывало и рассчитывать на какое-либо понимание? Всю свою расположенность к ней зеленоглазая уже израсходовала — когда ползала на четвереньках по холодной луже в слезах от боли из-за ожога и горечи одиночества.

— Я знаю. — Голос Вивиэли обернулся мягким бархатом. — Я пришла не только извиниться, но и помочь.

Будь Криандра циничнее, она бы хмыкнула, но её окаменевшее лицо в этот момент выражало только ту эмоцию, к которой она привыкла за это время больше всего: замкнутую отрешённость. Это был способом не только оградиться и дать собеседнику понять это, но и взять под контроль ситуацию — а там, где не было доверия, брал верх тот, чьи замыслы оставались в наибольшей степени непредсказуемыми.

— Ты уже помогла.

Зеленоглазая и не заметила, как её понесло. Это было так на неё непохоже — однако ей хотелось ответить именно этими словами и с такой холодностью, чтобы обманщица поняла: таких людей, как Криандра, можно подвести лишь единожды.

— Мы на одной стороне — поверь мне, — не сдаваясь, попыталась заверить её Вивиэль, при этом дружелюбие в её голосе ни на короткий миг не поколебалось, будучи перебитым нарастающим нетерпением или даже излишней напористостью.

Любой человек, попавший в безвыходное положение и чувствующий себя одиноким в борьбе за то, чтобы выйти из него, обрадовался бы такому заявлению — и зеленоглазая тоже приняла бы его с таким же чувством, если бы не заподозрила очередной обман. Учитывая махинации, на которые ранее решилась эта девушка, храбрости и ума ей было не занимать, а значит, она знала, с кем имеет дело и что́ нужно говорить и делать, чтобы выкрутить ситуацию в свою пользу. От беззащитной, растерянной служанки, несколькими днями назад напросившейся в покои чародея, не осталось и следа — по крайней мере, Криандра, не спускавшая с неё глаз, нынче видела всё совсем по-другому. Тот случай отрезвил её и отточил её зоркость относительно сущности окружающих людей. Вивиэли явно было что-то нужно, и раскаяние по поводу случившегося послужило скорее предлогом, нежели истинной причиной для этой встречи.

— Я не на чьей стороне, — со схожей упёртостью заявила зеленоглазая — и тем самым, конечно же, знатно преувеличила.

Она никогда не ощущала себя одиночкой или единоличницей — этому образу жизни попросту не способствовало её внутреннее наполнение. Как бы она ни старалась не замечать других невольников, мысли о них постоянно крутились у неё на уме, и даже если бы сейчас в это тёмное помещение влетела другая такая девушка, похожая на Вивиэль из недавно разыгранного спектакля, не сказано, что Криандра повернулась бы к ней спиной. Но, с другой стороны, ей хватало лишь подумать об ожоге у себя на руке, чтобы признать: то, что случилось, заставило её задуматься, и из этих размышлений она вышла не совсем прежней. Слова чародея до сих пор звучали у неё в голове: «Всё поняла? Всё поняла? Всё по…» Он говорил вовсе не о том, что попытки противостоять ему — это глупость; Криандра ведь осознавала это с самого начала — и он видел и знал это. Дело было в другом: в осуществлённом стремлении доказать ей, что она по-настоящему одинока. И в тот вечер та основа, за счёт которой зеленоглазая храбрилась и из которой черпала свои силы, действительно ощутимо зашаталась под нею. Она ведь переживала каждый день плена лишь только благодаря крошечной, но в то же время очень крепкой надежде: однажды ей посчастливится, и ей помогут. Разувериться в этом означало бы самолично выбросить ключ — пусть даже и его хлипкий слепок — от своих рабских кандалов и навсегда забыть о том месте, где он исчез, чтобы затем уже никогда не обрести долгожданную свободу.