— Если это и сбылось, то, возможно, совсем не так, как ты думаешь, — тихо ответил Оришши, держа руки скрещенными перед собой.

Так или не так — Ниессе не хотелось это обсуждать. Она верила, что то́, что сказали песенницы — и та, из их детства, и та, которую Мятежница слышала совсем недавно, — имело прямое отношение к тому, что должно было произойти. Аммайэн всегда учил её настороженно относиться к своим сомнениям: иногда они полезны, но порой становятся препятствием правому делу. Сейчас она была почти что полностью убеждена в том, что не ошиблась, а Оришши, всегда всё чрезмерно взвешивавший и смотрящий на всё полными недоверия глазами, оставался её подчинённым — голоса того единственного человека, который действительно мог переубедить её в чём-то, она уже никогда не услышит.

— Послезавтра они отправятся к Монументам, — сухо окончила спор Ниесса, чувствуя, как последние силы вытекают из неё, и опустила голову.

Хотелось либо предельного понимания со стороны своего давнего друга, либо выпроводить его, и к последнему склонился он сам, но прежде, качнувшись возле входа, он всё же приблизился к ней – только на сей раз не стал опускаться на землю, а просто остановился рядом. Они снова недолго молчали — хотя сейчас чувство времени у Ниессы совсем сбилось, — после чего Оришши заговорил, и в этой странной тишине, в которой её лихорадило неназываемой хворью, которая, казалось бы, уже никогда до конца не уймётся, голос друга звучал чуждо, но вместе с тем странным образом воспринимался искреннее прежнего.

— Он любил тебя — с самого начала, — сказал он, разя напрягшееся нутро Мятежницы, словно топор — подставленную шею, — можешь мне поверить, потому что…

«Кто орудует мечом, знает, какие раны он оставляет».

Ниесса смотрела на край стола, и мир переворачивался у неё внутри, снаружи оставаясь непростительно безжизненным. Её тормошило желанием высказать Оришши то, что она не успела сказать Аммайэну, но губы казались смазанными успевшей застыть смолой. С трудом разлепив их, она не то попросила, не то приказала:

— Пусть сегодня никто меня не беспокоит.

Тень, чьё присутствие отступило от неё — так, что возникло ощущение, словно бы его здесь и не было, — привычным образом ответил:

— Ни комар, ни муравей, — и добавил: — …госпожа моя.

Ниесса отпустила его, попросту перестав отмечать то, что он рядом. Оришши, ловко улавливавший подобное, скрылся за полотнищем на входе; как и ранее — совершенно бесшумно. С его уходом Мятежница вдруг осознала: она понятия не имеет, как ей быть, куда бежать и что делать. Больше всего прочего ей хотелось закрыть глаза и очнуться хотя бы во вчерашнем дне — или в завтрашнем, где вдруг окажется, что всё по-старому. Но нет, не окажется, и это было самым паскудным — осознавать, что, что бы она сейчас ни сделала, вернуть мир в его прежнюю колею уже не удастся. Это было похоже на медленное захлёбывание без шанса уцелеть — но и умереть тоже. В этом неописуемом состоянии ничто не было способно ей помочь.

Через несколько минут так и не сдвинувшаяся со своего места Ниесса поняла, что просто таращится на тусклый свет, пожимая свои пальцы. Грудь, словно бы раздвигая рёбра, распирало желание поговорить с Аммайэном, но он лежал в палатке целителя — холодный и безучастный, с тонким платком, укрывающим его неузнаваемое лицо. Мятежница отругала помощницу, что та укрыла его, пока не поняла, зачем она это сделала: Аммайэн перестал быть похожим на самого себя. Редкий человек, из которого ушла всякая жизнь, сохраняет свои черты, и он не стал исключением, но для Ниессы это имело фатальное значение. Оно вызывало в ней невыполнимое стремление всё исправить, вернуть к исходному, но это не было ей под силу — и это, в свою очередь, порождало страдание.

Похожий на себя или не похожий, нельзя было ей оставлять его. Он бы не оставил — даже если бы от неё самой осталось всего-навсего пятно сажи.

Подобрав под себя ноги, Мятежница поднялась, сильно зашатавшись, и ухватилась за край стола. Настойка из чёрного сочника делала своё дело, и её голова сделалась лёгкой, как мыльный пузырь, но внутри всё оставалось прежним — она была точно завёрнутый в шёлк гранитный блок. Мысли вконец перемешались, но среди них вдруг ярко вспыхнула одна глупая и несмелая, но столь жаждущая осуществления: может быть, вернувшись в палатку целителя, она там никого не обнаружит? Может, всё это — сон или же последствия какой-то раны? Ничего на свете Ниесса так не хотела, как того, чтобы всё обернулось именно таким образом.

Отбросив полотнище на входе, она позволила ночной прохладе укусить себя за разгорячённое лицо и встретилась с золотистыми глазами Тени, на мгновение вынырнувшими из темноты, но тотчас же вновь скрывшимися в ней. Лагерь перед её слегка плавающим взором тоже моргал бесчисленным количеством глаз-огней — слишком спокойный, чтобы догадаться: сегодня здесь случилось нечто непоправимое. Возможно также, что ему это было попросту безразлично — война и её дети испытывают что-то лишь к чему-то масштабному, и к бедам отдельно взятых людей они равнодушны.

Что бы ни чувствовал этой ночью мир, Ниесса была в нём одинока — и с чётким осознанием этого она побрела по тропкам между палатками к тому самому месту, где ещё этим утром ощущала цельность и полноту своего сердца, даже не подозревая, что это — как и многое другое, имевшее для неё величайшее значение, — происходит в самый последний раз.

Любимая тётушка Ре́ттэ как-то раз сказала, что состояние города проще всего оценить по его рынку, и если так, то с Риадом всё было почти в полном порядке. Выбравшись под вечер на одну из рыночных площадей — к слову, даже не на самую большую, — Эмироэль с удивлением констатировал, что та была полна как продавцов, так и покупателей. Обычно в это время суток люди закупались самое большее — продуктами, но среди множества уличных лавок встречались торгующие самым разным товаром: найти здесь можно было и одежду, и рабочие инструменты, и даже оружие, правда, последнее практически не пользовалось спросом — по крайней мере, в то время, когда молодой целитель из Вэ’эвар Эйдура расхаживал вдоль торговых рядов. Казалось, война никак не повлияла на признанный главным город владения, известного как Арнсдэйра, но такое впечатление могло остаться лишь у поверхностного наблюдателя; Эмироэль же, приученный своей наставницей обращать внимание даже на самые мельчайшие детали, лишь с небольшим опозданием заметил, что среди торговцев почти что не встречалось никакой конкуренции: едва ли не каждый вид товара был представлен одной-единственной лавкой. Эльфу не пришлось долго возиться с порученной ему покупкой овощей и приправ, потому как выбирать было не из чего — нужными ему продуктами торговало всего несколько людей. Это навело его на мысль о том, что война всё же коснулась Риада, но так, скорее огладив и оставив едва заметный им самим краснеющий след, нежели жестоко ударив кулаком вплоть до ободранных костяшек, как это происходило с эльфийскими городами к западу от Плетения. Вероятнее всего, все торговцы, которых видел сейчас перед собою целитель, были представителями торговых гильдий, а всё остальное, выращиваемое и изготавливаемое простыми земледельцами и мастерами, шло прямиком на фронт. Но большинство жителей Риада, возможно, об этом даже и не задумывалось — просто однажды разнообразие товаров на их торговых площадях резко упало, но вот их количество, оставшееся прежним, не дало горожанам всерьёз озаботиться этим вопросом. Наверняка были и сетующие, грозно размахивавшие руками вслед независящим от них переменам, но им прибывший из осаждённого Вейфа эльф посоветовал бы хотя бы на миг представить не только полное отсутствие продуктов на рынке, но и самого рынка в принципе. Стали бы ли они возмущаться тому, что выбор на торговых площадях стал меньше, если бы мрачной альтернативой этому были просто пепелище и разруха даже без намёка на крохи какой-либо пищи?

Лёгкий ветерок закружил вокруг Эмироэля, коснувшись прохладной свежестью его лица и приоткрытой шеи. Рядом, такие же дышащие жизнью, пробежали две непохожие друг на друга девчушки, едва достающие целителю до пояса; они держались за полупустую корзинку и бесстрашно взглянули на эльфа, едва с ним не столкнувшись. Дети, оставленные без присмотра, к тому же не выражающие ни малейших опасений — это ли не признак того, что город живёт в спокойствии? Глянув им вслед, Эмироэль не мог не задуматься о своём родном городе, ныне оставленном далеко позади. Вэ’эвар Эйдур не был местом, где он родился, но именно его молодой целитель называл своим домом. Что творилось с ним прямо сейчас? Когда они покидали его, город держался и, судя по его истории, мог продержаться ещё немало времени, но изобретательности антарийцев не было границ, так что уверенным за его положение эльф быть не мог. Никаких вестей с запада не поступало; по крайней мере, о том, что там творилось, никто в окружении Эмироэля вслух не говорил. Моргина тоже была скупа на сведения и велела думать о текущих задачах, не оглядываясь назад, и в таком поведении наставницы молодому целителю виделась скорее её собственная неосведомлённость, нежели чрезмерная скрытность. Как бы там ни было, никакие хорошие мысли по данному поводу в его голове не задерживались, а знать что-либо наверняка он не мог — вот и оставалось представлять всякое… Единственным утешением было то, что в своих переживаниях он был не одинок.