Её мать наверняка уже скакала бы вовсю по улицам столицы, устремившись к одним из внешних ворот — но принцесса Элштэррин всё-таки была принцессой Элштэррин…
Дав скакуну имя Плясун, она отпустила его вместе с конюшими, а сама переплела пальцы выдвинутых вперёд рук и пригляделась к стене одной из замковых построек, что формировала Малый въездной двор. Ильвран предполагал, что сдержанная улыбка на её лице говорит о готовности забыть о неприятном споре с королём и пойти на уступки. С другой стороны, быть может, она просто была рада подарку и тому, какие перспективы он открывал ей в будущем. В любом случае, Её Высочество вышла из своего замкнутого состояния и стала больше похожей на саму себя — а когда она не пыталась казаться кем-то другим, в ней просыпалось нечто такое, что напоминало более безбедные времена Первых Королей. Ильвран знал её уже очень давно, и вся эта ругань с Его Величеством и закономерные тому последствия превращали принцессу Арнсдэйры в безжизненную болванку, стремящуюся походить на безукоризненно следующую предписаниям благородную даму. Была она, конечно же, совсем другой: энергичной, живой и свежей — как прохладная роса, поутру ложащаяся на пепелище и растворяющая весь его остаточный жар.
Шевельнувшийся подол платья Её Высочества ознаменовал её намерение вернуться в замковые стены — место, во многом кажущееся ей тюрьмой, — но она шла гордо и решительно, преисполнившись новой толики вдохновения, и в этот момент неизменно сопровождавшего её младшего капитана вдруг проняло непоколебимой уверенностью, что в записке, ранее найденной принцессою, не было ни капли преувеличения.
По пути к палатке, в которой она остановилась на этой неделе, Ниесса не встретила никого, кто спросил бы её о чём-то или как-либо ещё привлёк к себе её внимание. Новости, как правило, быстро распространялись по всему лагерю, со скоростью летящего ветра передаваясь от человека к человеку, но как дело обстояло с дурным известием, перевернувшими все внутренности Мятежницы, она не знала. О том, что не стало главного советника, было велено молчать, и, по сути, пока ещё об этом должно было быть известным совсем немногим — но любопытство людей и их неумение держать язык за зубами могли внести во всё это свою лепту. В действительности Ниесса до сих пор не определилась, какое развитие будут иметь дальнейшие события — с этим ещё только предстояло определиться. Антарийцы по ту сторону реки могли воспользоваться колоссальной потерей своих противников, а её бойцы — лишиться присутствия духа. По счастью, ей удавалось сохранять каменное выражение лица, чтобы никто не смог догадаться, как много они на самом деле потеряли сегодня. Прознай кто об этом — и уже назавтра этот лагерь будет не узнать, — поэтому Ниесса держала всё взаперти своего уставшего тела, настолько глубоко погрузившись в себя, что вырвать её из этого состояния смог бы разве что сигнал об атаке. Единственное, что она заметила вокруг, пока шла к своей палатке, был непродолжительный проблеск на сером небосводе: тогда насыщенные красновато-розовые лучи заходящего солнца легли на лагерь, но через миг весь мир вновь поглотила серость, за которой последовала темнота надвигавшейся ночи.
Откинув полог, Ниесса пригнулась и прошла внутрь, оставляя лагерь и полнившие его заботы будто бы за непреодолимой преградой, — этой ночью ей хватало своего горя.
Болящие словно бы от втёртого в них песка глаза мгновенно нащупали стеклянную лампу, поставленную на её импровизированный стол — две коробки с широкой доской на них. Благодаря ней, источающей плавное и приглушённое жёлтое сияние, складывалось впечатление замкнутого, скорбного пространства. Ниессе захотелось тотчас же накрыть чем-нибудь этот единственный имевшийся здесь источник света, но сделать это было попросту нечем — вещей у неё было не так уж много, да и большинство находилось в другом месте. В целях безопасности она кочевала из одной палатки в другую, и вместе с ней это путешествие проделывал только небольшой сундук, сейчас стоявший возле лежанки. Мятежница не выпрямляясь свернула к нему и резко отбросила крышку, так что жалобно пошатнулись петли. С нетерпеливой рьяностью она задвинула рукава куртки и имевшейся под ней одежды за локти и залезла руками в содержимое сундука. Пальцы быстро нащупали в нём бутыли, завёрнутые в предметы её скромного гардероба, и флягу. Последнюю она вытащила наружу, не глядя захлопнув крышку, и, чуть поднеся к свету, откупорила, тут же обхватывая зубами её невысокое горлышко. Горькая настойка схватила ей глотку, но Ниесса не выпустила флягу из рук, пока не выпила по крайней мере трети её содержимого. Вытяжка чёрного сочника с примесью других трав — одно из самых крепких обезболивающих, но кто бы сейчас мог упрекнуть её за то, что она использовала это средство не по назначению? Не первый час Мятежницу одолевали вполне реальные ощущения, будто бы её ударили боевым молотом по голове и груди — но это было чем-то совершенно несущественным по сравнению с тем, другим ощущением.
Бросив флягу на стол, Ниесса шлёпнулась на землю, оказавшись спиной возле своей лежанки, и запустила подрагивающие от напряжения пальцы в волосы, до боли натягивая их, словно это каким-то образом могло привести её в чувство. Но мысль, неумолимо изводящая её, всё продолжала биться внутри её головы, пробиваясь наружу — в реальность.
Амма́йэн мёртв.
Ниессе казалось, что солнце этим вечером зашло в последний раз и больше оно никогда не вернётся.
С того самого момента, как она вышла из палатки целителя, где он лежал, у неё перед глазами почти беспрерывно чередовались картины их далёкого прошлого — такие явные и детальные, что складывалось впечатление, словно бы она пребывает во сне наяву. Прямо сейчас, даже не закрывая глаз, она отчётливо видела перед собой день их знакомства, когда она, совсем ещё малявка, носилась вдоль берега небольшой речушки. Мама всё негодовала, что она похожа на оборванку, но Ниессу всё равно было не остановить: дома ей сидеть не нравилось, да и мала она ещё была, чтобы озаботиться своим внешним видом. Там — возле той реки — она и встретила Аммайэна, возвращавшегося с только-только завершившейся Войны Предателей. В ту пору ему, должно быть, было не сильно больше, чем ей сейчас, но местным детишкам — таким же полу-беспризорникам, как Ниесса — он казался очень взрослым и внушительным. Они всё скакали вокруг него, расспрашивали о всяком, а потом разбежались — все, кроме будущей Мятежницы. Она осталась до наступления ночи, своими детскими методами врачуя его повреждённый локоть, а на следующий день вернулась, стащив из тарелки свой же завтрак и принеся его чужаку. Обретя в нём друга, она упрашивала его остаться, и Аммайэн, в действительности уже не имевший дома, поселился там же — в пригороде Малси́ры. Ниесса стала первой из детишек, которых он начал обучать по их же просьбе. Никто не препятствовал ей в этом — отца подолгу не было дома, а мать была занята сворой осиротевших племянников и племянниц, во время войны перешедших под её опеку. Хижина Аммайэна стала её домом, а дворик перед ним — местом, где она выросла. Ниесса была его лучшей ученицей — из-за того, что старалась и слушалась его усерднее всех остальных. Под конец почти все разошлись, и они остались вдвоём — девчонка из пригорода и солдат, а после — лидер сколоченного собственными усилиями войска, состоявшего целиком и полностью из добровольцев, и её главный советник. Так, наверное, думали все вокруг, но на самом деле ничего из того, что приписывали ныне Ниессе, она не добилась сама. Ей бы не хватило на это ни силы, ни мудрости, ни даже банальных знаний. Всё, чем было войско на Красном Поле, всё, чем была она сама, — всё это выстроил Аммайэн.
И вот — его нет. Это попросту не укладывалось в голове. С самых ранних лет её жизни они практически неразлучно были вместе. Ниесса в страшном сне не могла представить себе иную картину мира — и даже наяву она не предполагала чего-либо подобного. Аммайэн был хорошим бойцом — это его навыки сделали её Ниессой-Мятежницей. В конце концов, только две смерти могли взять его: та, что от меча, и та, что от глубокой старости. Но целитель сказал другое, и эти слова цепляли Ниессу, как руки людей из ревущей толпы.