Но что касалось сегодняшнего дня, то был он небывало тёплым и душным, так что столичные жители наверняка вытащили из своих сундуков и шкафов самые лёгкие наряды из тех, что у них были. Ильвран и сопутствовавшие ему гвардейцы тоже изныли бы от жары и духоты, если бы не омывались полагающейся им по службе водой с особым раствором — так с них хотя бы не тёк пот в три ручья, — но доспехи и оружие от этого легче не становились. Жалобиться по данному случаю младший капитан, тем не менее, не стал бы, так как был к таким вещам привычен: в то время как остальные гвардейцы начинали обвыкаться с тяжестями своей повседневной служебной жизни, когда проходили обучение, сам Ильвран ознакомился с ними ещё раньше — его отец, тоже служивший королевским гвардейцем, «наряжал» его в металл с тех самых пор, как он стал осознавать себя. Со временем железяки — как их называли люди, не до конца осознававшие суть и ценность доспехов, — превратились для него из обузы во вторую кожу — он носил их так давно, что в их отсутствие ощущал себя чересчур уязвимым. К счастью, его служба не позволяла ему расставаться с ними слишком часто и на слишком долго.
Совсем всё по-другому обстояло с принцессой Элштэррин, которая казалась полной противоположностью гвардейцам, окружавшим её в этот убедительно притворяющийся летним день. Несмотря на моменты, связанные с Её Величеством, когда она давала слабину, всё остальное время принцесса держалась на удивление стойко. Она почти никогда не показывала своего недовольства, когда дело касалось вещей, которые нельзя было изменить, — например, таких, как погода. Даже сейчас, когда на каждом попадавшемся на их пути человеке были явно видны отпечатки не слишком комфортных погодных условий, Её Высочество шагала по коридору так, словно не чувствовала ничего, кроме того тепла, что было необходимым, чтобы ей было уютно в выбранном на сегодня наряде. Как и большинство её платьев, это тоже во всех отношениях подчёркивало и её статус, и природную красоту. У него был весьма необычный подол со складками на всю длину и длинные рукава — и то и другое белого, но не белоснежного цвета, так как последний в повседневности не использовался, — и красный облегающий верх. Предварительно накрученные и ныне распущенные локоны принцессы свободно ложились на её спину и грудь, за исключением двух прядей, схваченных сзади поблескивающей серебристой заколкой с прозрачными белыми и красными камнями в виде ветви с множеством маленьких побегов — сходство было скорее абстрактным, и потому выглядело это украшение как поделка, которая в то же время не оставляла сомнений, что её изготовила рука мастера. В этом образе принцесса была похожа на красногрудку из какого-нибудь оборотнического сказания; но была между ними серьёзная разница, и заключалась она в том, что красногрудка могла лететь, куда пожелала, — а принцесса Элштэррин пока ещё могла о подобном только мечтать.
Возможно, этим она и занималась, учитывая, сколько времени она стала проводить в частной королевской библиотеке. Её Высочеству всегда нравились разные истории, но раньше она предпочитала их выслушивать и наблюдать, а не читать; теперь же по крайней мере несколько раз в неделю она наведывалась за новыми книгами, даже если не успевала прочитать те, которые уже находились в её покоях. Кроме того, здесь она имела возможность побеседовать с архивистами — они были интересными собеседниками, которые к тому же служили ей проводниками в этом запутанном хранилище записей совершенно разной давности. Расположенный в восточном ансамбле замка — но достаточно близко к его срединной части, — он представлял собой большой зал и больше десятка помещений поменьше, размещённых в два этажа; и все они были полны стеллажами и комодами с огромным количеством ящиков. Пройдя в зал, гвардейцы поднялись вместе с принцессой наверх, где она вошла в одну из комнат. Чтобы не толпиться в ней, вместе с Её Высочеством зашёл только Ильвран — помещение было маленьким, но уютным, что подчёркивалось старинной мебелью и одним небольшим окном, что создавало впечатление уединённости. Присесть здесь, к сожалению, было негде, но в замке хватало мест, где можно было заняться чтением, и принцесса, в общем-то, пришла сюда не за тем, чтобы остаться. По заведённой не так давно традиции она прохаживалась вдоль стеллажей — здесь их было всего два, но тянулись они вдоль всей стены. Её Высочество медленно плыла по неширокому проходу между ними, местами касаясь полок, будто это могло помочь ей поскорее найти что-то особенное — что-то, что по-настоящему увлечёт её. Она любила сверкающие вещи, а потому вскоре остановилась на книге в тёмно-голубом бархатном переплёте с торчащей из неё тонкой золотистой лентой; поверхность этой книги сверкала маленькими блестящими искринками, чем сразу же привлекла принцессу, едва оказавшись в поле её зрения. Взяв её в руки, принцесса Элштэррин открыла те страницы, что отмечались закладкой, и с некоторым вспыхнувшим любопытством — которое она, впрочем, тут же подавила, — вынула оттуда сложенную пополам ровную бумажку, после чего повернулась к окну и раскрыла её.
«Когда я смотрю на принцессу Арнсдэйры, мне кажется, что нет никакой войны» — гласили выписанные неровным почерком слова, а под ними — будто в намёк, что к этой записке приложились два совершенно разных человека, — был с невероятным умением нарисован крупный распустившийся цветок ромашки — символ обычной, спокойной жизни.
Принцесса Элштэррин коснулась рисунка кончиками пальцев — в действительности с определённого ракурса всё выглядело так, словно это был настоящий цветок, — а затем устремила свой взгляд в противоположную сторону, к двери, как будто могла уловить за порогом автора этой записки. Её лицо мгновенно украсила улыбка, передавшая все её мысли. На Ильврана, стоявшего между ней и входом, она даже не посмотрела, тем самым показывая своё отношение к нему: с тех пор, как он ненароком оказался одной из причин их ссоры с королём, принцесса демонстративно делала вид, словно вообще его не замечает, порой даже глядя сквозь него, — но в то же время она ни на секунду не забывала о его присутствии. Так, вместо того чтобы забрать записку с собой, она запрятала её обратно в книгу — наверняка чуть позднее за ней пришлют служанку. Её Высочество полагала, что младший капитан докладывает о ней королю — и была, в общем-то права, но с поправкой на то, что Ильвран лишь отвечал Его Величеству, когда его о чём-то спрашивали; подробные отчёты же писали два других посменно сопровождавших её гвардейца — и было сомнительным, что принцесса вообще выделяла их среди остальных. Гораздо проще было соотносить свои беды с человеком, о котором она знала наверняка: он предан в первую очередь королю, — и это тоже было правдой.
Взяв ради вида одну из книг, Её Высочество двинулась к выходу. На балконе, нависающем над залом, ей встретился шедший в их направлении Дара́львэ — один из архивистов. Ильвран, обычно идущий чуть впереди принцессы, переместился ей за спину и замедлил шаг, чтобы отставать от неё на небольшое расстояние и тем самым оставить ей немного личного пространства — это было предписано правилами относительно встреч Её Высочества с кем-либо из тех людей, что жили и работали в этом замке. Принцесса Элштэррин вела себя даже строже, чем обычно — и это при том, что вступивший с ней в беседу архивист был самым частым её проводником в этом месте, а Её Высочество была открыто доброжелательна с теми, с кем имела дело больше нескольких раз. Следуя за ними и глядя на принцессу, младший капитан не мог не вспомнить о том, что волновало и о чём крайне тихо шепталась малая, но всё же доля её подданных: о сходстве принцессы Элштэррин с её матерью. Ильвран считал эти пересуды глупостью и имел полное на то право — хотя бы уже потому, что хорошо знал и ту, и другую.