На самом деле это уже было так. Криандра в отчаянии забилась под антарийцем, весящим по меньшей мере вдвое больше неё, и её омыло изнутри паникой, будто она находилась в припадке.
— Я дам тебе немного воздуха, — сказал антариец, на мгновение ослабив хватку, — а затем продолжу душить до тех пор, пока не продавлю хрящ. Но и это будет не самым коротким и приятным ощущением.
Несмотря на то, что он снова ненадолго приблизил к ней своё лицо, Криандра, смотрящая прямо на него, словно и не видела ничего перед собой. Её собственное лицо горело и болело от перенапряжения, глотка превратилась в натянутый трос. Если мгновением раньше она думала о том, что́ оставляет позади, то сейчас подобные мысли покинули её. Возможно, кто-то, оказавшись перед лицом своей гибели, и способен думать о чём-то более высоком, но зеленоглазая точно не входила в их число. Единственное, что осталось в её голове на данный момент, — это попытка прервать происходящее.
— Пожалуйста… — как-то выдавила она, но это вышло практически беззвучно.
Имелась ли у чародея жалость? Испытывал ли он вообще хоть какие-то чувства в этот момент? Слёзы брызнули из глаз Криандры, но она не расплакалась в полной мере, так как все силы уходили на то, чтобы протащить сквозь стискивающую горло хватку чародея хоть чуть-чуть воздуха.
«Ты хочешь умереть?» — однажды спросила у неё ворожея. Это был первый раз, когда они разговаривали друг с другом в антарийском лагере. В тот день зеленоглазая была изнеможена и совершенно обессилена, поэтому могла сомневаться, раздумывая над ответом, и считать, что не может решиться по-настоящему. Но в действительности в тот момент ей казалось, что это будет легко. Она была настолько морально обескровлена и физически ослаблена, что собственная гибель представлялась ей обыкновенным выходом из реальности. Она полагала, что всё просто закончится, — и это было ошибкой. Если бы в тот день она приняла яд, который протянула ей ворожея, он, быть может, тоже убил её не сразу, и тогда, корчась из последних сил, которые её организм бросил бы на то, чтобы выжить, она бы поняла, что на самом деле человек никогда не решает между тем, чтобы жить или умереть. Это иллюзия, в которой он порой делает неправильный для себя выбор, но затем оказывается слишком поздно, чтобы отмотать время назад и всё исправить.
В то самое мгновение что-то надломилось в Криандре. Этим чем-то, к счастью, был не хрящ.
— Согласна! — вытолкнула она сквозь кажущуюся напухшей глотку и ухватилась пальцами за руки чародея, в забывчивости обо всём остальном делая это мощно, вопреки ужасной боли в нескольких пальцах. — Согласна!
Её вновь кольнул новый по своей сущности страх — за то, что антариец не различит в этих едва раздающихся звуках слова, или что он оставит их без внимания. Прежде он сказал, что не будет повторяться. Означало ли это, что у неё не было шанса передумать?
Криандра ещё крепче вцепилась в его руки; кровь на месте оторвавшихся более суток назад ногтей просочилась сквозь повязки.
Ещё несколько секунд антариец держал пальцы сжатыми на её шее, а затем расслабил их, отполз назад и, взяв зеленоглазую за грудки одной рукой, притянул к себе, вынуждая сесть.
— Запомни один раз и навсегда, — более тихим тоном, чем до этого, сказал он, и голос его прозвучал до такой степени серьёзно, что даже если бы Криандра решила намеренно не прислушиваться к нему, у неё бы это всё равно не получилось, — я — единственный антариец из всех, кого ты встретишь, кто предоставил тебе подобный выбор. В любом другом случае всё, что ожидает тебя, если ты засомневаешься или сдашься на чью-то волю, — это неминуемая смерть.
Зеленоглазая слушала его сквозь собственный кашель. Когда чародей отпустил её, она рухнула обратно на спину и зашлась неконтролируемым плачем, вышедшим более тихим, чем это позволяла ситуация. Прикрыв глаза предплечьем, она просто лежала, развалившись, пока антариец стоял рядом.
— Поднимайся, — велел он своим привычным тоном; Криандре даже показалось, что она вновь мгновенно оказалась в лагере, который так стремилась покинуть. — Вдоволь наотдыхалась. — Взгляд персиковых глаз качнулся, с ветвей деревьев упав на девушку. — Помнится, во время нашего последнего состязания ты порвала мне рукава. Будь добра вернуть моей одежде её первоначальный благопристойный вид.
Зеленоглазая хорошо слышала его слова, но не шевельнулась в его сторону, поэтому чародей подошёл и дёрнул её вверх за руку. Криандра кое-как поднялась, готовая рухнуть обратно в любой момент.
— Стоит ли мне напоминать, что андэран, отягощающие своих нанимателей, не стоят затрат? — задал ей антариец несомненно бывший риторическим вопрос.
Прикрыв рот ладонью, девушка пренебрегла правилом, велевшим ей ответить утвердительно и вслух, и просто покачала головой, уткнувшись взглядом в траву перед собой. На шее ощущались отпечатки чародейских пальцев, хотя — зеленоглазая была уверена — внешне от попытки удушить её не осталось никаких следов. Означало ли это, что их не было вовсе? Криандра потёрла шею и попыталась успокоиться. Чтобы сделать это, нужно было начать думать о чём-то конкретном, желательно малозначительном. Если бы она позволила себе и дальше испытывать эти эмоции, они могли бы разметать её на все четыре стороны света, лишив возможности противостоять всему тому, что требовало от неё целостности. Кроме того, трясущимися руками она рисковала не попасть нитью в глазок иглы. «Marra-na будет недоволен», — сказала себе зеленоглазая, бросив на него взгляд исподлобья. Эта фраза перестала пугать её, потому что подумать что-то такое мог только подневольный человек. Криандра больше не ощущала себя невольницей — она ощущала себя пленницей. Но проще было притвориться кем-то другим. Кем-то, от кого требуются сущие мелочи. Чародей обещал ей средства к существованию, а существование — первый шаг к тому, чтобы когда-нибудь вновь зажить по-настоящему. В эту минуту ей казалось, что одна из самых больших ценностей на свете — это возможность дышать. Раньше она недооценивала подобные вещи, но теперь уже не сомневалась: они стоят того, чтобы «отпустить» себя на какое-то время. Свобода действительно не даётся так легко, как кажется, но борьба не прекращается, пока жив тот, кто борется. Криандра высекла эти слова у себя на сердце и пошла неспешным шагом вслед за чародеем.
Бредя по заросшему полю и чувствуя, как солнце припекает ей макушку, Фавиола не могла не думать о том, что их вдруг настигло лето. На самом же деле прошло всего пять дней с того момента, как они покинули жилище лекарши возле поселения, которое Михи Аэла называл Рябинником и где случилась их стычка с антарийцами. Во время привала чернокудрая отметила это название на карте, так как на ней даже не упоминалось о наличии самого этого населённого пункта, и впредь тщательно отслеживала их маршрут, опасаясь, что они вновь могут сойти с пути и оказаться в положении людей, вынужденных действовать по ситуации. К счастью, обретённый ими не так давно проводник и попутчик в одном лице знал, как придерживаться выбранного пути, и умел это делать. Невзирая на то, что большинство времени они шли сквозь леса, темноволосый мужчина уверенно продвигался вперёд, лишь изредка выделяя себе время на размышления. Фавиола, не удержавшись, поинтересовалась, ходил ли он прежде такими дорогами, на что Михи Аэла неоднозначно помотал головой. Стало быть, он просто хорошо ориентировался в подобных природных условиях. Мужчина не казался замкнутым, но складывалось впечатление, будто его что-то стесняет, а потому чернокудрая не спешила давить на него и выуживать какие-то сведения, хотя, по правде говоря, где-то между сотнями мыслей, касающихся самых разных вещей, имелось несколько вопросов к полукровке, которые ждали своего часа. Как бы там ни было, но тот ещё не наступил, поэтому Фавиола просто приняла некоторые вещи за данность. Этому способствовала не только её вежливость и воспитание, но и сам Михи Аэла. Честно признаться, теперь чернокудрая и не представляла, что бы они с рыжеволосой соратницей делали, если бы он не примкнул к их скромной компании. Изменилось не просто то, что девушкам стало физически легче: полукровка по-прежнему нёс их вещи, выискивал место для стоянок и заботился о том, чтобы в часы, отведённые на сон, их не застали врасплох, оставаясь сторожить до самого утра, а сам спал немного и в то время, когда бодрствование не доставляло девушкам никаких проблем — например, когда они собирались в дальнейший путь. Но помимо этих вещей он внёс ещё кое-что, отчасти даже более важное, чем всё это: чувство определённости. Оно не было абсолютным и не сделало из Фавиолы и её подруги беспечных путешественниц, но огромная доля напряжённости их всё же покинула. Казалось, будто в той жизненной трясине, в которой они оказались, вдруг установили лестницу. Выползти наружу они, быть может, и не могли, но зато у них появилась возможность держаться за ступеньки и таким образом не окунаться в грязевую топь с головой. За всё время их общего путешествия Михи Аэла показал себя надёжным и очень сдержанным человеком, разве что он не всегда умел скрывать своё собственное беспокойство, но оно не лежало печатью обречённости на его заросшем, как окружавшее их ныне поле, лице. Что бы ни беспокоило его, полукровка всегда старался решить этот вопрос и к тому же не втягивал в это попутчиц, но также не отвергал помощь, если кто-то вызывался посодействовать ему. Идти вперёд с таким человеком было гораздо спокойнее, чем вдвоём, по бесконечному кругу передавая друг дружке свои страхи и опасения, целиком вырастающие из неспособности ориентироваться в целом ряде жизненно необходимых вещей. Теперь это всё легло на плечи Михи Аэлы, и он справлялся с этим так, будто это умение было у него в крови.