— Если через пять минут ты не будешь спать в своей постели, — тем же голосом добавил чародей, — я оставлю тебя своему коллеге вместо коня. Ты всё поняла?

Криандра не смогла ответить, но постаралась кивнуть; это было непросто, потому как её шея, подобно всем остальным частям тела, ощущалась абсолютно застывшей. Одурев от страха, девушка не придала столько значения угрозе, сколько тому, что у неё появилась возможность избежать её осуществления. Её тело превратилось в клетку, в которой забились прежние, но ныне задвинутые глубоко-глубоко внутрь неё побуждения. Мигом напрягшиеся мышцы ног, казалось, вот-вот порвут кожу. Почти что не сгибая колен, зеленоглазая дошла до сдвинутых вместе лавок, стащила с себя обувь, проскользнув пальцами несколько раз мимо их края, и легла под одеяло, лицом к стене — так ей казалось, будто она очутилась в коробке, а значит, и в полной безопасности. Прилив паники ещё один раз схватил и встряхнул её внутренности, когда девушка расслышала звук защёлкивающегося замка, после чего напряжение покинуло её, оставляя после себя разрушительное опустошение. Больше ей хода прочь из дома не было. Где-то на задворках сознания Криандра понимала, что где-то там, в нескольких метрах от неё, осталась открытая входная дверь, затем ещё одна — со взломанным замком, один прутик которого до сих пор лежал в кармане девушки, и светильник возле пленника. Это был, конечно же, конец. Зеленоглазая не могла представить, что она может сделать, чтобы занявшие этот дом антарийцы не заметили этого. Совсем скоро сквозь шум дождя — если к тому времени он не перестанет — раздастся стук в дверь и краткие переговоры по поводу произошедшего. А потом… Потом…

Криандра закрыла глаза совсем без желания засыпать и нырнула в бездонный океан своих мыслей, но почему-то единственная картина завтрашнего утра, которая представлялась ей и казалась надёжнее всего, отображала то, как она, вырвавшись, выбегает из дома и, забежав в лес, успевает выхватить из земли горький корень с его густо тёмно-синим цветком — таким же пронзительным по цвету, как выступившие сосуды на теле человека, испробовавшего его смертоносный сок.

Йо́рлен всегда ходил угрюмым — так о нём отзывались те люди, которые имели возможность наблюдать за ним уже какое-то время. Другие — те, что знали его получше, — говорили, что это впечатление было поверхностным. Да, на первый взгляд этот мужчина действительно выглядел недружелюбным, но стоило сблизиться с ним, как сразу становилось понятным: не так уж много в нём желчи. Бывало, когда лагерь разбивали на час раньше привычного, он садился возле одного из костров — рядом с теми, кто был ему приятнее остальных, — и запросто присоединялся к разговору, в особенности если под рукой оказывалась бутыль с подогретым вином со специями. Он никогда не напивался, но уже после нескольких глотков заметно открывался и рассказывал о том и о сём, но чаще прочего — об оставленном позади. Для Йорлена это был не дом и не семья, а его фруктовые сады: он специализировался на работе с плодовыми деревьями, выводил новые сорта и поистине относился к этому как к делу всей своей жизни. Мало кто мог заподозрить в этом внешне несговорчивом, хмуром человеке пылкого садовода, меняющегося на глазах, когда речь заходила о его ремесле. Джелора «раскусила» его тоже не сразу. Поначалу они много спорили между собой, потому что оба были наделены неуступчивым характером; тем не менее зла друг другу они не желали. Несмотря на то, что в прошлом они жили в поселениях, разделённых расстоянием в полуторачасовую ходьбу, эльфийка по-настоящему познакомилась с ним только в пути. Саму Джелору тоже воспринимали далеко не той личностью, которой она являлась на самом деле. Типичная жительница большого города — она обладала складом характера истинной горожанки, и потому не всегда сходилась с сельскими жителями, хотя и пыталась сделать это в меру своих возможностей. За несколько лет до войны она покинула город, в котором жила — он располагался на южной окраине столичного региона, — и переселилась на территорию Плетения. Почему она приняла такое решение, Джелора особо не распространялась, мельком упомянув лишь о том, что раньше обучалась чему-то навроде растительной алхимии и собиралась улучшить свои познания в травничестве, но это казалось чистой воды отговоркой или же всего-навсего частицей всей правды. Пааррэ, её друг детства, присоединился к ней некоторое время спустя, поселившись в том же посёлке. В его случае переселение было не меньшей загадкой, ведь, по словам Джелоры, он был выдающимся, пусть и не признанным должным образом, мастером артефакторики. «Людей с такой профессией обычно расхватывают в разные ордены, — будто невзначай хвалилась она другом, — или они, по крайней мере, живут во дворцах и при самых крупных учебных заведениях». Тем более странным казалось то, что Пааррэ не подтверждал её слова какими-либо воспоминаниями о своём прошлом, из-за чего к данной истории возникало пусть и маленькое, но всё же недоверие. Проверить это, так или иначе, нельзя было, да никто и не собирался. Джелора и Пааррэ в целом нравились окружающим людям. Может, по характеру они и выделялись среди остальных, но от труда не увиливали и всегда старались сделать больше, чем было поручено — по крайней мере, так поступала Джелора. Пааррэ не был столь озабочен тем, чтобы поддерживать с окружающими безукоризненно товарищеские отношения и частенько закладывал за воротник, что в пути могло обернуться бедой не только для него самого. Джелора из-за этого страшно раздражалась и боролась с этим, как только могла. По её заверениям, Пааррэ не был зависим от выпивки и даже не совсем её любил. Оставался вопрос, зачем же он тогда время от времени напивался, но почему-то, глядя и на тёмно-рыжую эльфийку с украшениями в ушах, и на её друга — двух весьма необычных личностей, чей жизненный путь в большинстве своём оставался для окружающих тайной, — в её слова всё же верилось.

Эти трое были не единственными, с кем успела познакомиться за последние пять дней Фавиола. Беженцев было гораздо больше — их численность превышала пятьдесят человек, подавляющее количество которых являлись эльфами. Все они были беженцами из поселений, расположенных вдоль реки Сильру́ны. Эти территории оставались под властью короля, но набеги отдельно взятых антарийцев, как и давление их войск на Речной рубеж склонили местный народ к мысли, что им лучше перебраться чуть подальше от опасной зоны. Ушли, разумеется, не все. Многие остались, но те, кто всё-таки решился на такой отчаянный поступок, забрали всё, что могли унести, заперли свои дома и отправились в путь, сбившись в группы, которые затем, встретив друг друга, объединялись в большие караваны. Тот, в котором очутилась Фавиола вместе со своими спутниками, двигался на север, к лагерю беженцев, обустроенному войском Ниессы. В их составе было слишком много людей, которые не рискнули бы пройти Плетение самостоятельно, и они рассчитывали получить какую-нибудь помощь от Мятежницы. Здешний люд говорил о ней больше, чем те, кого чернокудрой доводилось слышать прежде, и их отзывы об этой женщине были куда положительнее.

Порядки в кругу беженцев отличались от тех, к которым привыкла за время своего собственного путешествия Фавиола. Первое, что бросилось ей в глаза уже в первую ночь, проведённую вместе с ними, была общая неспешность: на самом деле, они не столько бежали, сколько переезжали в другое место, и это отражалось в их быту. Среди этих людей присутствовали как старики, так и совсем малые дети, что делало быстрое передвижение физически невозможным, так что никто не давил на них, вынуждая справляться быстрее. Были также небольшие повозки — те, кто располагал ими, делился с остальными каждым пятачком незанятого места, из-за чего их можно было назвать общими, — и животные, в том числе скот в виде немногочисленных рабочих лошадей, коров и коз. За ними приглядывали всем караваном, потому как те представляли собой огромную ценность: по большей части — в перспективе, но их берегли как зеницу ока. Забота об этих животных также отнимала время, и посему уже на шестой день пребывания с беженцами Фавиола поняла, что за это время она с товарищами прошла от силы одну десятую того расстояния, которое они могли бы преодолеть, если бы продолжили путь втроём. Возможно, таковыми были лишь её впечатления, но караван действительно перемещался в разы медленнее, чем люди, у которых имелись причины, чтобы спешить.