Едва только дождь закончился, Михи Аэла повёл их дальше. Редкие капли всё ещё падали с неба, но это не могло послужить им отсрочкой продолжения пути. Фавиола, по правде говоря, уже перестала замечать такие мелочи. Не став высказываться, она молчаливо отправилась вслед за полукровкой. По дороге чернокудрая не раз ловила себя на мысли, что без него им бы было не справиться. Ещё тогда, сидя на лавочке возле дома лекарши, девушка думала, будто бы при должном старании у них может получиться добраться до форпоста самостоятельно, но теперь она отчётливо понимала, что они с лёгкостью заплутали бы в такой местности и рано или поздно начали бы бродить кругами или вообще угодили в какие-нибудь неприятности. Михи Аэла же, пусть и не с абсолютно уверенным выражением на лице, но умело вёл их вперёд, словно мог видеть то, что оставалось незаметным для девушек, — и это при том, что в этом месте совсем не было никаких дорог. По крайней мере они не натыкались на них уже порядочное количество времени, но ближе к вечеру, когда лучи солнца едва пробивались сквозь ветви деревьев вдалеке, окрашивая землю вокруг оранжевыми пятнами, им удалось выйти на достаточно широкую прогалину. Больше всего это походило на некую стоянку, раскинувшуюся возле полузаросшей дороги и растворившую в себе часть неё. Там, на её окраине — в нескольких метрах от деревьев — что-то стояло. Фавиола мгновенно оживилась, бросив взгляд на Михи Аэлу, но это осталось незамеченным им, так как мужчина смотрел на эту же штуковину и ни на что больше внимания не обращал.

— Что, — язвительным тоном заметила Бригита, глянув на неё, — карета подана?

Как оказалось, когда они подошли поближе, это действительно была повозка. По размерам она была чуть больше, чем обыкновенные деревенские повозки, используемые для транспортировки разных грузов, и была сколочена из серых, местами обшарпавшихся досок. Изначально у неё были только три бортика, и к ним были приделаны простые лавки — судя по всему, это было сделано наспех, что было видно по тому, как они были приколочены, хотя сам материал выглядел лучше, чем тот, из которого была сделана вся остальная конструкция. По мнению Фавиолы, на лавках могло разместиться около двадцати человек, и ещё столько же вполне уместилось бы между ними. Она с интересом и неким непонятным беспокойством изучила её взглядом, пока Михи Аэла расхаживал непосредственно возле самой повозки и рассматривал её вблизи. О том, чтобы они могли использовать её, речи не было: для того, чтобы сдвинуть такую штуку с места, им бы понадобилась по меньшей мере четвёрка лошадей. Повозка как таковая, в общем-то, казалась целой, но на ней оставалось всего одно — заднее, левое — колесо; очевидно, оно было повреждено, и потому её оставили здесь.

— Что это такое? — уже более серьёзно спросила рыжеволосая, оглядываясь по сторонам.

Михи Аэла вышел из-за повозки и остановился лицом к транспорту, который теперь уже был бесполезен.

— На нём ехали либо беженцы, либо солдаты, — ответил он, не глядя на Бригиту. — Сомневаюсь, что это было в ходе теперешней войны — с той стороны древесина повреждена погодой и достаточно сильно, чтобы предположить, что она стоит тут уже несколько лет.

Фавиола покопалась в своём уме, пытаясь вспомнить, какие именно события могли оставить здесь эту повозку. Она делала это не только из любопытства, но и потому, чтобы развить своё понимание в вопросах, касающихся эльфийского народа. Чернокудрая не знала, сколько ещё времени она проведёт среди них, но что-то ей подсказывало, что эти знания так или иначе будут для неё полезными. Только на ум ничего не шло. Единственный конфликт, разворачивавшийся на эльфийских землях между этой войной и Второй войной с Антар Ша, состоявшейся около тридцати лет тому назад, была гражданская война, но, насколько Фавиола понимала, она не включала в себя прямых боевых действий. Или всё же это было всего-навсего её личными впечатлениями, исходящими из того, что ей доводилось слышать? Но одно она знала точно: ни в чём нельзя быть целиком и полностью убеждённой, не располагая достоверной информацией, — а потому кареглазая не стала делать никаких выводов, предоставляя это дело Михи Аэле. Тот, в свою очередь, был больше нацелен на то, чтобы решать их теперешние проблемы, а не разбираться в делах прошлого.

— Так или иначе, всё, что мы можем сделать, — это разобрать её на доски, но лично я не стал бы так делать, — сказал он в итоге и наконец взглянул сперва на Фавиолу, а затем и на их общую спутницу. — Эти доски — лишний вес, и я не уверен, что из них получится такой уж хороший костёр. К тому же кто-то, проезжающий мимо, может отремонтировать её, и в данном случае я считаю, что такая судьба для неё была бы лучше и полезнее, чем просто послужить нам в качестве источника тепла продолжительностью в несколько часов.

Своим видом Михи Аэла давал понять, что предоставляет право выбора им обеим, но Фавиола чувствовала себя чуть иначе. Ей, конечно, было приятно, что полукровка считается с ними, тем не менее в некоторых вопросах она предпочитала, чтобы что-то решал он сам. Сказать что-либо по поводу повозки она не могла. Ясное дело, уехать на ней куда-либо было нельзя, и это в очередной раз напомнило ей о необходимости и впредь отмерять раскинувшиеся перед ними расстояния пешком, но ломать её ради разведения костра Фавиоле также не хотелось. Взглянув на задумавшуюся Бригиту, чернокудрая обратила свой взгляд на полукровку и сказала:

— Ты прав. Пусть остаётся здесь, и если так сложится — дожидается тех, кто сможет извлечь из неё более существенную пользу.

Михи Аэла кивнул ей в ответ, ещё раз посмотрел на повозку, отмечая что-то в своём уме, и привычным взмахом головы предложил им продолжить путь. Фавиола вздохнула, пошевелив пальцами, обхватывающими её самодельную пику, и побрела за ним. Первые шаги после этой остановки давались ей нелегко, словно чуть более продолжительная задержка могла позволить им воспользоваться повозкой. Чернокудрой было жаль оставлять эту воображаемую возможность продолжить путь верхом на чём-нибудь, и это чувство стало настолько явным несколько мгновений спустя, что она почувствовала самое что ни на есть настоящее огорчение. Ей не хотелось показывать этого окружающим, так как она понимала, насколько неоправданным было это чувство, как и то, что она сама породила его своими не находящими воплощения желаниями, а потому просто прикинулась задумавшейся — но вскоре другие мысли и впрямь подхватили её, и она погрузилась в них, в то же время умудряясь чётко следовать дороге, протоптанной полукровкой.

На этот раз они не стали сразу же сворачивать в лес, так как Михи Аэла посчитал эту дорогу в достаточной мере заброшенной, чтобы у них было мало шансов встретить кого-либо на этом пути. Но после полутора часа ходьбы они вдруг обнаружили, что дорога обрывается: из-за лежащих поперёк неё деревьев, обросших лесными растениями, складывалось впечатление, будто когда-то она была завалена и, быть может, даже намеренно. Немного подумав, полукровка решил, что им не стоит пытаться пробираться сквозь эту преграду, и они свернули с дороги, вновь погружаясь в шелестящую атмосферу здешнего леса. Время суток было уже достаточно позднее — вероятно, шёл восьмой или девятый час вечера, — и сама обстановка располагала скорее к тому, чтобы сохранять молчание, а не трепать языком. Фавиола обычно в таких ситуациях превращалась в глаза, внимательно, а иногда и с интересом вглядывающиеся во всё вокруг. Вечерний лес внушал особое настроение, с лёгкостью передающееся тем, кто брёл по нему в это время суток, но до ночи ещё оставалось несколько часов, а потому, имея возможность видеть то, как он меняется по мере убавляющегося солнечного света, чернокудрая пыталась высмотреть местную живность — вплоть до насекомых — и понаблюдать за тем, как всё вокруг готовится к наступлению темноты. Бригита, в свою очередь, осматривалась вокруг так, словно её окружала тысяча маленьких, но проворных врагов, готовых в любую секунду наброситься на неё. Вид у неё при этом был очень забавный, но Фавиола не рисковала посмеиваться в открытую, глядя на неё, а потому прятала усмешку, отводя взгляд в другую сторону. Уж чего рыжеволосая пока ещё точно не поняла бы, так это того, что смеяться над какими-то вещами, связанными с другими людьми, не означает насмехаться над ними; хотя сама она очень часто так и поступала. Но лучше тихий покой — решила для себя чернокудрая, — чем породившая склоку шутка.