E ru d’а́ni anа́rra sa ru а́ni ma kо́sse kа́iha.

Пусть вся горечь, порождённая этим, возвратится к той коварной, гнусной твари, по чьей вине всё это случилось.

Пройдя ещё несколько шагов, Его Величество наконец остановился перед изваянием, ради которого и пришёл сюда. Оно отображало молодого длинноволосого мужчину в одеждах принца, из-под которых выглядывали ноги в щитках и латных сапогах, тем самым подчёркивая обстоятельства его гибели. В сравнении с другими статуями уголки его губ были чуть приподняты, что придавало ему слегка улыбающийся вид. Именно так, а не иначе король пожелал, чтобы скульпторы изобразили его любимого правнука. Таким Олдрэд и запомнил его — молодым и улыбчивым, — а всё остальное уже было, как в пелене… В этом году ему стукнуло бы сто двадцать четыре года — но его убили в последний год Второй войны с Антар Ша, когда та уже подходила к своему завершению. Прошло целых три десятилетия, но эта боль охватывала Олдрэда до сих пор, причём с такой силой, что даже если бы его позвоночник скрутили в жгут, это всё равно было бы мелочью по сравнению с тем, как сильно он мучился из-за потери правнука. Э́рсвеуд был хорошим мальчиком, сколько король его помнил; временами ему даже казалось, что правнук был наградой за все те ужасы его жизни, что ему пришлось претерпеть. Он единственный был по-настоящему близок Олдрэду — старик ни с кем так не возился, как с ним. Но кроме всего прочего, он был надеждой и опорой со времён своей юности для надломленного короля. Каким-то образом вышло так, что Эрсвеуд вместил в себя всё то хорошее, что Его Величество мечтал увидеть в своём преемнике. Его правнук был единственным, кто всегда прощал его за ошибки и с пониманием относился к нелёгкой доле короля. «Ты бы стал отличным правителем», — из раза в раз глядя на его изваяние и портреты, думал Олдрэд. Никто не мог заменить его, и никто не мог вытеснить из мыслей и тела короля эту гудящую в груди потерю. Из всех людей в эльфийских землях Эрсвеуд заслуживал жизни больше всего — но теперь только эхо их былых дней гуляло по замку, и что бы ни делал Олдрэд, он никак не мог ухватиться за эти отголоски, чтобы выдернуть их из прошлого и сделать своим настоящим. «Эрсвеуд, Эрсвеуд», — сокрушался старик, и даже имя правнука не желал произносить вслух, так как оно резало язык и полосовало сердце, ибо не было того, кто мог бы откликнуться. Он должен был править и привести свой народ к новым временам, а вместо этого отправился к своим предшественникам в столь молодом и сильном возрасте, что это не умещалось у Олдрэда в голове.

Как так вообще могло статься?..

Подавшись на полшага в сторону, старик обратил взгляд на маленькую глиняную вазу, размещённую возле ног статуи и задвинутую чуть позади неё, так что разглядеть её, просто проходя мимо, было невозможно. В ней по обыкновению был размещён маленький букетик из синих ландышей длиною с указательный палец. Олдрэд наклонился и достал из-за вазы свёрнутую бумажку. «Я помню и люблю тебя всё так же сильно!» — гласила аккуратная надпись в записке. Его Величество свернул её и положил обратно. И цветы, и записку, разумеется, принесла сюда Элштэррин. Она была ещё ребёнком, когда Эрсвеуд погиб, но хорошо помнила его. Их связывали матери — они были двоюродными сёстрами и родными внучками Олдрэда, — а ситуация в семье сделала их родными братом и сестрой. Эрсвеуд заботился о девочке, и не было бы ей защитника лучше, чем он, если бы только наследный принц остался жив. Правнук короля вообще имел очень крепкую связь со всем их семейством, а потому смог бы поднять их династию, когда наступило бы подходящее для этого время. Теперь же Олдрэд мог надеяться и трудиться лишь на благо того, чтобы та не исчезла окончательно.

— Где сейчас находится принцесса Арнсдэ́йры? — спросил спокойным тоном монарх, обращаясь к старшему капитану.

— Она вышла на прогулку в город, Ваше Величество, — ответил он, стоя в двух шагах от короля.

Олдрэд поднял взгляд с букета и направил его перед собой.

— Сколько гвардейцев её сопровождают? — чуть более серьёзным тоном продолжил король.

— Двенадцать, Ваше Величество. Под руководством младшего капитана, — отрапортовал глава его гвардии.

В такие времена, как эти, он был против, чтобы Элштэррин покидала замок, но удержать девочку в пусть и просторных, но всё же стенах он был не в силах. Благо, с ней был И́львран, а он доверял младшему капитану: и его отец, и его дед — оба они были гвардейцами до него, а один из них пребывал на той же должности. Тем не менее короля от обычного управленца отличает подозрительность даже по отношению к тому, в чём он всецело уверен, и Его Величество не желал рисковать тем единственным, что осталось у него в этой жизни.

— Вышлите навстречу принцессе ещё четырёх гвардейцев, чтобы они сопроводили её обратно в замок, — сказал Олдрэд.

Старший капитан прижал кулак к левому плечу и кивнул, а затем повернулся и передал приказ одному из своих подчинённых. Один из сопровождавших короля гвардейцев поступил так же, а затем ушёл, но стоило ему уйти за угол, как оттуда же вышел другой гвардеец, вставший на его место, — правителя обычно сопровождало больше Пламеносных, чем находилось в непосредственной близости от него.

Олдрэд же ещё раз взглянул на статую. Ему хотелось, чтобы вдруг за его спиной оказался правнук и они вместе отправились дальше по коридорам; и тут же его грудь болезненно защемило от невозможности такого события, и он, уместив одну ладонь в другой, с силой сдавил их, прощаясь с изваянием. Его Величество не мог позволить себе подобного состояния — потерей в его жизни было предостаточно, но пока что он ещё не утратил всё до последнего, и во имя того, что ещё оставалось, он должен был идти дальше, пока продолжался его путь.

Небо над головой казалось бескрайним и бездонным — как самое большое из морей, которые только можно было вообразить. Хотелось запустить руки в его безбрежную синеву и вдоволь напиться свободой. Свежий воздух, наполнявший всё вокруг, раздувал лёгкие, как обрётшие новую жизнь меха, и наполнял воодушевляющей силой каждую частицу тела. Ветер спускался с недостижимой взору вышины и взлетал над устланными травой холмами — над этими застывшими земляными волнами. Поблизости было не видать ни одного дерева, ни одного колышка; простор тянулся во все стороны и охватывал всё вокруг, не встречая никаких преград. Находясь в этом месте, даже невзирая на наличие тела, человек казался самому себе способным слиться с тем, что окружало его и стать таким же необъятным, присутствующим повсюду и от того ошеломляюще свободным. Только ветер напоминал о том, что он — нечто целое, отдельное от остального мира. Он толкался в спину, но не пытаясь повалить, а будто заигрывал в попытке обратить на себя внимание. Его тонкие воздушные пальцы подхватили взявшиеся будто из ниоткуда лепестки роз и принесли сюда. Они выплыли вместе с ними из-за спины девушки, пронеслись мимо её лица и скользнули вперёд — всё дальше и дальше. Красные и белые, красные и белые…

Криандра медленно открыла глаза, ощутив всю тяжесть своего тела. Первые мгновения она даже не могла вспомнить, что с ней случилось, и лишь пыталась понять, где она находится прямо сейчас. Пелена, покрывавшая её глаза после глубокого сна, спадала неохотно, поэтому, увидев над собой небо, девушка не сразу поверила в это. Возможно, она снова спала… Но нет, во сне её наполняли совсем другие ощущения: лёгкость и неограниченная свобода, незатуманенный разум и естественная радость, присущая всем живым просто потому, что они живы. Здесь ощущалось другое: тяжесть, неповоротливость и скованность — равно как в теле, так и в мыслях. Но небо действительно было. Не такое чистое, как перед её пробуждением, и не такое синее, но всё же небо. Его вид на мгновение отвлёк Криандру от всех её недомоганий, которых было достаточно, чтобы человек почувствовал себя избитым. Одна болячка за другой — перебирая их в уме, зеленоглазая шла будто бы по следам предшествовавших этому моменту событий. Они сплелись в одного большого и ужасающего зверя, набросившегося на неё, едва она всё вспомнила.

Лагерь.