Они уставились с рыжей швеёй друг другу в глаза почти как коршуны, которые намеревались сцепиться в битве, только Ильге при этом ещё и немного улыбалась — наверное, от напряжения. Зеленоглазой не нравился тон, с которым с ней разговаривали, и совершенно необоснованные, завуалированные нападки, которые ей самой претили. Она не собиралась ни с кем из них ссориться или как-то ломать их план, но он был несовершенен, и потому — опасен. Промолчать об этом означало бы подвергнуть опасности не только свою жизнь, но и жизни огромного количества людей, которые пойдут на всё ради свободы и ни о чём на пути к ней не станут спрашивать.

— Мы тебе доверяем, — произнесла Айзерин таким тоном, что он не оставлял сомнений в правдивости её слов.

— Я, например, вряд ли решилась бы отбить незнакомку у антарийца в каком-нибудь «переулке», — поддержала её молчавшая до этого Нимри.

Голос у неё был мягкий и понимающий.

— И уж наверняка мало кому хватило бы силы духа, чтобы выбежать в круг разъярённых солдат, — закончила её мысль Айзерин.

Криандра приняла известие о том, что им известны некоторые из её поступков, без удивления.

— Я сделала это не ради того, чтобы выделиться, — пояснила она, сведя наконец свой взгляд с Ильге.

— В этом вся суть, — ответила чернокудрая женщина, подойдя к каменному столу. На распри у них больше не было времени, поэтому она вернулась к делу, всем своим видом давая понять, что обсуждений больше не будет — только информация. — В ночь с пятого дня на шестой, начиная отсчёт с этого утра, приблизительно в четвёртом часу ночи раздастся взрыв: это и будет началом восстания. Особо опасных врагов за несколько минут до этого можно уколоть ядом, но это нельзя делать сильно заранее, чтобы не вызвать подозрений. Дозы в одном таком кармашке хватает в среднем на восьмерых человек. Яд вязкий, поэтому вылиться без нажатия на кармашек он не может, но с этим следует быть поосторожнее. Во время переворота желательно устранить как можно больше антарийцев и нанести максимальный урон их имуществу. При отсутствии такой возможности нужно просто бежать из лагеря, предпочтительно — на юг, так как гарантировать хоть какую-то безопасность при бегстве в другом направлении мы не можем. В случае неудачи… — Айзерин сделала недолгую паузу, — боремся до последнего, обеспечивая отступление остальным.

«И себе — славную погибель», — напрашивалось в конце, но Криандра не стала произносить ничего подобного вслух.

— Мы ещё увидимся, — пообещала женщина, — а сейчас нам пора расходиться.

Она кивнула всем присутствующим, и зеленоглазая поняла, что это касается в первую очередь неё. Задерживаться здесь ей действительно не было смысла, так как эти женщины и девушки были не проще антарийцев и так же хранили свои секреты, оставаясь даже наполовину не узнанными Криандрой, только-только познакомившейся с ними. Но имело ли это какое-то значение? Порой сама идея значит гораздо больше, чем что-либо, с нею связанное. Этой ночью зеленоглазой преподнесли мысль о свободе: грёзу, которую она сама отложила на дальнюю полку до более подходящих времён, так как считала её слишком хрупкой — или же себя таковой, — чтобы суметь удержать её в суровой повседневности. Но эти женщины были настроены к ней совсем по-другому. Они не грезили о свободе — они делали ей навстречу конкретные шаги. Это пугало своей реальностью. Доныне Криандра смела лишь грезить о чём-то таком, и то обрывала себя в самом начале этих фантазий, не позволяя им развернуться в полную силу.

— Такова жизнь, — подчёркнуто заметила Ильге то ли в сторону зеленоглазой, то ли завязав разговор с Нимри, — что отчаяннее всего приходится бороться за то, что принадлежит тебе по праву.

Криандра этого не видела, так как уже взбиралась вверх по лестнице, но хорошо слышала, и эти слова врезались в неё, как нечто важное; как что-то, что нельзя просто так выкинуть из головы. И это заставило её задуматься: не сложилось ли всё так, что она примирилась со своим бездействием? Зеленоглазая, бывало, обнаруживала себя в окружении полного отчаяния, но даже тогда она не откидывала мысли о том, чтобы освободиться когда-нибудь, полностью. Она терпеливо выжидала нужный момент, и вот — он сам шёл ей в руки.  Свобода была на расстоянии всего нескольких дней от неё, нужно было лишь выйти ей навстречу. Но почему же тогда — почему?!. — она испытывала такую неуверенность во всём этом?..

Было тепло и уютно, и от этого по душе разливалось, точно целебный бальзам, давно позабытое чувство спокойствия, обволокшее каждую её частицу и внушившее идею о безопасности. После всех трудностей, перенесённых за последние два с лишним месяца, такое место, как это, действительно казалось отделённым и надёжно спрятанным от опасностей внешнего мира убежищем, хотя не было в нём как роскоши, так и чего-то такого, что подкрепило бы логическими соображениями атмосферу защищённости, витающую в его помещениях. По сути, это была маленькая хижина, расположенная на маленькой расчищенной площадке в лесу, где трава была аккуратно скошена, а деревья держались в нескольких метрах от одноэтажной постройки. Лесной гущей это место было не назвать, но заросли присутствовали, и если бы не выезженная узкая тропа, с большой дороги этот дом можно было бы высмотреть только ясным днём, да и то с намерением найти его. Возле этой хижины, построенной из брёвен красноватого дерева и со старой соломенной крышей, стоял колодец, и больше ничего во дворе не было, кроме как собачьей будки — только неясно зачем нужной, так как хозяйка держала чёрного короткошёрстного пса, проявившего к незнакомцам неожиданное дружелюбие, в коридоре и на улицу не выгоняла, разве только когда он сам просился туда.

Внутреннее же убранство дома говорило о другом: что живёт в нём человек не столько бедный, сколько предпочитающий практичность. Сразу за дверью, которая закрывалась изнутри на замок, находился коридор, ровно пролегающей до другого конца дома. В каждое из помещений, кроме кухни с очагом слева по коридору, также вела отдельная дверь, что было весьма необычно для обыкновенной деревенской постройки. Справа, ближе от входа, располагалось помещение, где работала хозяйка дома, и увидеть его можно было лишь мельком, когда она забегала туда за нужными вещами, но гостей туда никто не приглашал, и они не стремились сунуть туда свой нос. В самом конце коридора обе двери смотрели друг на друга; слева находилось нечто вроде кладовой, где помимо многих других вещей на всю длину стен растянулись два длинных плоских ящика с крышками, которые наспех переделали под кровати для гостей. Напротив, насколько можно было понять, находилась хозяйская спальня. Помещение это было действительно очень маленьким, но возможно именно потому и оставляло впечатление какой-то надёжности и защищённости. Сразу за дверью, ведущей туда, по правой стороне стоял высокий — до потолка, который, привстав на пальцах, можно было достать рукой, — дубовый шкаф с вырезанным рисунком на дверцах, а за ним — одноместная кровать возле стены. Возле неё стояла тумбочка с ящичками, более изысканными, чем было привычно для деревенских условий жизни. В стене слева от двери находилось окно с узким подоконником, на котором размещалось множество скромных цветочных горшков с растениями, явно расцветшими раньше своего времени: это были очень красочные, борющиеся за любой свободный уголок цветы на коротких стебельках, каждый сорт которых имел отдельную форму лепестков. Перед окном был поставлен простой деревянный стол, напоминающий письменный тем, что был заставлен предметами, отчётливо указывающими на то, что здесь занимались разными делами, в том числе много читали и писали. Спереди и сбоку к нему были придвинуты деревянные стулья, а в углу между столом и тумбочкой стоял на полу сундук, над которым висели угловые полочки, прикрытые шторками. Из-за всего этого проход между мебелью был небольшим, и отодвинуть стул полностью, не упёршись в кровать, даже и не получилось бы. И всё же, несмотря на очевидную тесноту, здесь было приятно находиться — по большей части потому, что эта комната была прибрана и приятно пахла травами и выстиранным бельём, чьи запахи ложились на основу из свежего воздуха: несколько минут в день хозяйка в обязательном порядке проветривала помещение.