— Она ничего не должна знать, Эмироэль, — скрытничая, добавила эльфийка, и они переглянулись. Эта часть разговора прозвучала тише всего. — Пригляди за тем, чтобы она продолжала думать, будто акхасси найдёт их и привезёт вслед за нами в Оштэн.

На мгновение между ними воцарилась абсолютная тишина.

— То есть мне лгать ей о сестре и ближайшей подруге?

Моргина тоже ответила не сразу, будто подбирала верные слова.

— Если всё сложится наилучшим образом — будем в это верить, — всё выйдет именно так, как я сказала, — ответила она наконец.

Молодого целителя эта ситуация ни разу не устраивала, но препираться после того как он утратил уважение в глазах наставницы — а иначе и быть не могло, — он уже не смел. Проще всего было убедить себя, что именно так всё и получится и что эта наглая ложь на самом деле — просто отчаянная надежда, пусть это и казалось перевёртыванием понятий. Эмироэль не знал, что с этим делать, и беспокойство нарастало у него в груди, когда он понял, что разговор окончен и пора возвращаться к Трине, чтобы вселить в неё убеждённость, которая в действительности могла оказаться зияющей пустотой. Если окажется, что обе заклинательницы сгинули, обман может обернуться предательством: именно так это и расценит на первый взгляд не самая смышлёная, но на самом деле многое понимающая девушка. Эмироэль опасался становиться её врагом, так как предпочитал — всем сердцем — быть ей другом с тех самых пор, как она впилась в него испуганными глазами там, в лесу возле Вэ’эвар Эйдура, где они впервые встретились.

— А Криандра? — вдруг спросил он, успев сделать лишь несколько шагов и обернувшись в сторону эльфийки.

— Присоединится к нам, как только сможет, — привычным образом ответила эльфийка, так как посторонние уже могли их расслышать.

Эмироэль не знал, солгала она или сказала правду; до этой поры он всегда умел это различать, но сейчас уже нет. Это тяготило его, но он чётко ощущал, что груз, взваленный ему на плечи, сбрасывать нельзя, и потому направился к костру, всё ещё не слишком уверенный в том, что он делает, но убеждённый, что отступать некуда. Если бы он представлял собой хоть что-то большее, то смог бы предложить свои варианты, но пока с его стороны следовали одни лишь промахи. Молодой целитель не мог взять на себя полную ответственность за отряд, и это лишало его права что-либо выбирать или решать за других. Возможно, он слишком остро подошёл к словам Моргины, и всё это действительно было необходимым. Поднимаясь по небольшому склону, он держал взгляд на Трине — той самой мягкой и доверчивой Трине, которая подкладывала ему одежду под голову, так как другие попросту не посчитали бы это необходимым, и которая зашила его куртку, аккуратные заплатки на которой Эмироэль ощутил пальцами, когда прислонил руку к груди, чтобы сконцентрироваться на своём ядре и проверить его, и которая также сидела рядом, ожидая, когда он проснётся и хоть что-нибудь исправит. Да, она полагалась на него даже в тех моментах, когда Эмироэль отчётливо понимал и даже признавал внутри себя, что не знает, как поступить и что предпринять, чтобы решить тот или иной вопрос. Может, она и разочаровалась в нём, но доверие расцветало в ней вновь, как расцветает бутон розы, даже если ветер уже однажды срывал её лепестки прочь. И именно этого человека Эмироэлю предстояло обмануть. Он не мог этого сделать. Не хотел. Но её плечи были слишком хрупки, чтобы выдержать правду — она-то и из-за мелочей спотыкалась. Как сумеет она идти дальше, если он обрушит на неё это понимание реального положения вещей?

— Я переговорил с Моргиной, — присаживаясь возле сгружённых рядом с костром пожитков, начал светловолосый эльф.

Трина, как он и предполагал, смотрела на него глазами, полными надежды: очевидно, она ожидала, что он скажет ей что-то, что она ещё не слышала, и потому ложь полилась из уст Эмироэля, словно он заготавливал эти слова сильно заранее.

— Акхасси доставит Бригиту и Фавиолу в Оштэн, — вкрадчиво и с уверенностью делился он якобы услышанным от предводительницы их теперь уже совсем скромного отряда, — но она передвигается куда быстрее, чем мы, поэтому и нам следует поспешить, чтобы добраться дотуда поскорее… Ты поможешь мне? — спросил он напоследок, взглянув на рюкзаки и сложенные рядом с ними вещи, которые следовало перебрать.

Синеглазая девушка несколько мгновений пристально вглядывалась в него, так что Эмироэль даже внутренне разволновался, не расслышала ли она в его словах чего-то такого, что намекнуло бы на ложь, но затем Трина кивнула, и её взгляд даже показался ему прояснившимся. За это молодой целитель, конечно, не мог не корить себя — за этот взгляд, говоривший о том, что она ему поверила. А с чего бы ей было не верить? До этого времени эльф ей ни в чём не солгал — разве что умолчал о каких-то несущественных мелочах, которые не могли нанести ей вреда. Сейчас же всё было по-другому. Если её подруги и сестры не окажется ни в Оштэне, ни после него, Трина будет иметь всякое право на то, чтобы его возненавидеть, но это было меньшим из возможных последствий. Когда она поймёт, что её обманули, то вдруг — неожиданно для себя и в полной мере — ощутит себя совершенно одинокой в этом просторном и враждебном по отношению к ней мире и вряд ли станет кому-либо ещё доверять, боясь вновь повторить эту ошибку. Глядя на светловолосую девушку, Эмироэль отчётливо сознавал, на какой мрачный путь он вывел их обоих, и чувствовал себя при этом неописуемо паршиво. Единственным способом перекрыть это чувство было укрепиться в намерении всё исправить — чего бы это от него ни потребовало. Пусть даже и строить из себя непробиваемого дурачка, когда на самом деле внутри всё переворачивает мощным подобием водоворота.

— Только, может, сначала найдёшь мне что-нибудь съедобное? — спросил он, натянув улыбку на лицо и кивнув в сторону костра. — А то бы я с удовольствием что-нибудь съел.

Трина с охотой и даже некоторой радостью взялась за это дело. Готовить что-то на огне было не из чего, да и некогда, поэтому она подсела к рюкзакам и открыла один из них, ища коробочки с едой. На самом деле Эмироэль скорее испытывал не чувство голода, а жажду, но нужно было чем-то занять девушку и вместе с тем показать, что по крайней мере с ним всё действительно в порядке.

— Скажи… — заговорила вдруг Трина. Глаза, как и нос, у неё по-прежнему были красными, но слёзы на лице уже пообсохли. — …как ты себя чувствуешь?

Это не было ни любопытством, ни формальным вопросом. Эльф поймал себя на мысли, что думает о гораздо бо́льшем, чем готов был произнести вслух. «Было бы хорошо, — подумалось ему, — рассказать хоть кому-нибудь обо всём». Раньше он мог полностью выговориться Моргине, но с тех пор как они покинули Вэ’эвар Эйдур, эльфийка изменилась, и он утратил к ней всякий подход. Трине ничего нельзя было рассказывать по уже понятным соображениям. Оставалось перемолоть всё это в себе и не отвлекаться от полученного поручения — во благо светловолосой девушке, конечно же.

— Хорошо, — приврал молодой целитель. — Обо мне не беспокойся. Всё, что было в лодке — не более чем реакция организма на вторжение в него чужеродной магии. После этого я просто отключился. Даже, можно сказать, впервые выспался за всё это время.

Он легонько усмехнулся и тем самым приободрил Трину, опустившуюся на колени рядом с ним и нарезающую вяленный рулет, чтобы положить кусочек на ломоть хлеба. О том, как тёмная магия потрошит эмоционально, а порой и физически тех людей, в которых вторгается — молодой целитель умолчал. Ложь, вдруг понял Эмироэль, давалась ему проще, чем он раньше представлял; и в тот же момент ему показалось, что он ошибся и что тёмная магия всё же каким-то образом сумела ощутимо оцарапать его душу и оставить на ней свой неизгладимый след.

Не все антарийцы производили одинаковое впечатление. Мастер по клеймению, например, казался более приземлённым: это было видно по взглядам, которые он бросал своими маленькими, но очень внимательными глазами, и манере поведения. Его сородичи в большинстве своём держались надменно и с презрением по отношению ко всем, кто не представлял их нацию и в особенности к тем, кто был ими захвачен в плен. Этот же мужчина выглядел как человек, лучше осознающий реальность, а потому понимающий, что люди не лишаются своей идентичности и принадлежности к роду людскому только потому, что на них набросили цепи. Можно ли было посчитать его более приятной личностью, чем те, кто его окружали? Едва ли, так как Криандра видела за внешней простотой те самые пороки, что сквозили во всех остальных антарийцах. Да, он выглядел менее непредсказуемым и не таким взвинченным, когда дело касалось какого-либо взаимодействия с невольниками и пленниками, но это не делало его безобидным. То, как он смотрел на неё, как потуплял и отводил моментами взгляд — всё это говорило о том, что спорные мысли бороздят океан его разума, и ещё неизвестно, какая всё же причалит к осознанности и будет в итоге реализована. Будь зеленоглазая девушка той же, что и до разгоревшегося тогда на площадке мятежа, она бы нашла способ поскорее сбежать из его шатра и скрыться, но сейчас это представлялось ей лишним. И без того на её счету было слишком много промахов, которые в итоге могли скатиться в один огромный ком и раздавить её. Всё, что она предпринимала раньше, и то, что следовало за этим в качестве последствий, было невероятно удачным стечением обстоятельств или же результатом помощи извне, иначе она бы не сидела на покосившемся табурете перед мастером по клеймению, а валялась в какой-нибудь яме, наполненной трупами, — если бы от неё вообще на тот момент что-либо осталось. Порыв храбрости, испытанный ею, мог обернуться для неё гибелью — бесспорно — и не обернулся лишь только потому, что так сложилась сама ситуация. Сделать цветок она не смогла — пальцы задрожали, и лоскуток, который она оторвала от своего рабочего платья, остался более близким по своей форме именно к лоскутку, но она, тем не менее, бросила его на землю, приобщая к остальным. Чародей к тому моменту уже развернулся и ушёл, и лишь когда Криандра закончила свой акт почётной дани погибшему молодому целителю и заметила это, страх снова вернулся к ней. Она буквально приросла к тому месту, вообще не ведая, чего ей ожидать дальше. Чародей ничего не сказал; молчали и солдаты, находившиеся поблизости. Возвращаться назад? Предпринять попытку к бегству и получить в лучшем случае стрелу в спину? Зеленоглазая совсем растерялась, а когда поняла, что сама себя загнала в тупик, то развернулась и плетущимся шагом дошла до шатра своего «хозяина». Ей было до дрожи в коленях страшно того, что могло произойти мгновением спустя, когда она отбросит полотно на входе и попытается зайти внутрь, и если бы её в тот момент о чём-нибудь спросили, Криандра не смогла бы произнести ни единого слова. Но чародей ни о чём не спрашивал, только лишь констатировал факты. «Если ты портишь свою одежду, — сказал он привычным для себя размеренным, но отсекающим любые возможные препирания тоном, — значит, она тебе не нужна. Сними её». Зеленоглазая девушка замешкалась, и когда платье уже было на полпути к снятию, огонь подхватил её нижний край, заискрив его тонкой полоской; но как только Криандра сбросила его с себя, одежду охватило настоящее пламя, и через пару секунд от её рабочего платья почти ничего не осталось. Хорошо, что антарийцы хотя бы не стянули с неё нижнее бельё, когда отобрали всю эльфийскую одежду, а всё остальное можно было прикрыть волосами, но этот момент, так или иначе, крепко врезался в память зеленоглазой как один из самых пугающих. Тогда она просто стояла и ждала — но ничего более не происходило. Чародей велел ей возвращаться к своим обязанностям, и одеревеневшая изнутри Криандра не нашла никаких иных решений, кроме как поступить именно таким образом. Жизнь продолжалась. Она стирала, мыла, убирала, ходила с поручениями. На следующее утро после этого происшествия Головастик, который нынче редко появлялся в лагере, принёс ей шмоток ткани, похожий на оборванный кусок палаточного полотна. Он был весь истёртым и порванным, но Криандра охотно пустила его в дело, обмотавшись им, как только сумела, так как отдавала себе отчёт в том, что в прежнем виде смогла бы удалиться от шатра чародея самое большее на несколько метров, прежде чем кто-нибудь уволок бы её в какой-нибудь тёмный уголок. Было очень неуютно, но со временем чувство холода вытеснило чувство стыда, и зеленоглазая начала искать способы, как адаптироваться именно к этому. Она была твёрдо намерена выжить, и это было основополагающим в подобном деле. Как итог — она всё ещё носила непонятное нечто, жутко мёрзла, но сидела живая перед мастером по клеймению и ждала, пока тот обновит её поистёршееся и поблёкшее клеймо.