Приближаясь к площади, Криандра затаила дыхание, будто отрываясь от самой себя. Ещё в жилище чародея она была немилосердно укутана невидимыми глазу цепями, сейчас же ей впервые удалось выпрыгнуть из своих оков, на мгновение стать самой собой — не каким-то скромным придатком поработившего её человеком, а именно собой. Возможно, это было связано с лицами антарийских солдат — двух стражников, расставленных по обеим сторонам пути, пролегавшему сквозь палатки. Складывалось впечатление, словно их что-то волнует и им неуютно на своём месте, а такими вражеские воины выглядели редко. Не задерживаясь возле них, чародей прошёл дальше, почти заступая на площадку, где предыдущим вечером разгорелась потасовка, но остановился практически на её границе. Зеленоглазая невольница, державшаяся всего в паре шагов позади него, проигнорировала стражников и тоже прошла мимо них. Последние шаги, приблизившие её к площадке, казались повязшими в чём-то тягучем: настолько напряжёнными они были, будто ногам приходилось преодолевать какое-то препятствие, делая их. Глаза девушки тем временем уткнулись в землю — истоптанную ранее землю, которая формировала территорию площадки. По её краям, раскидывая быстро тухнущее — под касаниями взмётывающихся и утихающих порывов ветра — пламя, горели факелы, позволяя лучше разглядеть перемены. А заключались они лишь в одном.

Вся земля была усеяна цветами.

Криандре на одно мгновение показалось, что она бредит наяву, но стоило пару раз сжать веки, а затем широко раскрыть глаза, чтобы убедиться: это вовсе не её фантазия. Взгляд зеленоглазой упал ей под ноги — и там тоже были цветы. Необычные, коричневатые цветы. Немного нелепые, имеющие причудливую форму и, можно сказать, не такие роскошные, как настоящие, но их вид будоражил больше, чем это смогли бы сделать их живые сородичи с каких-нибудь цветочных садов. Криандра, ошеломлённая зрелищем, хотела нагнуться и поднять один из них, но не решилась сделать это при антарийцах, которые были очевидно не в восторге от происходящего. Оставалось лишь склонить голову и наблюдать с расстояния, но благодаря факелам, чей свет попадал на некоторые из участков площадки, всё, что нужно было, получалось разглядеть и без близкого рассмотрения. Взгляд Криандры уткнулся в ближайший цветок: он находился почти перед носом её своеобразного тапочка. В сущности, это была полоска ткани, свёрнутая и перевязанная на одном конце нитью. Не нужно было много мастерства, чтобы такое изготовить — знай себе только, какой ширины нужна полоска, как её правильно перевязать и как отогнуть края. При должной демонстрации каждый мог бы изготовить такой. Подобное впечатление и сложилось у Криандры, когда она смотрела на засеянную тканевыми цветами землю — что их изготовил каждый. Иначе объяснить количество цветов и одинаковый материал, из которого они были сделаны, было нельзя. Всё говорило об одном: что всё это было создано руками невольников, причём не двух, не трёх и не десятерых. Зеленоглазая вообще ощутила всё это так, словно в этом участвовали все, кроме неё, так что руки сами невольно потянулись к краю туники. Всё, что она видела, — всё это ударило по её шаткому внутреннему состоянию, которое всю ночь грозилось исчезнуть в пропасти. Её схватило за душу осознание того, сколько людей нашли отклик в этой затее, и что они, сообща или же по ненарочному и ненавязчивому примеру других, приняли в этом участие, не побоявшись того, что их будет легко вычислить по испорченным одеждам. Это было актом бесстрашия, данью уважения и, конечно же, отчаянным возгласом веры — беззвучным, но ошеломляющим всех и вся. Криандра не могла этого не почувствовать, равно как и антарийцы — потому-то у них и были такие лица. Это море из цветов подхватывало на своих волнах любого, кто смотрел на него, и зеленоглазой вдруг стало стыдно за свои опущенные руки и те чувства, которые заставили её их опустить. Глядя на эти цветы, она думала — как она ранее это ощущала — о бесследно исчезнувшем целителе, чьё присутствие сейчас казалось более явным, чем тогда, вечером. Скрыться с глаз — не означает перестать существовать, и то, чего не видно, не обязательно исчезло, даже напротив: сейчас оно может находиться везде. Так что и то, что оплакивала внутри себя Криандра, тоже вдруг оказалось живо. «Невольники помнят», — внезапно осознала зеленоглазая; и она тоже будет помнить, и эта память поможет им стать другими людьми, уже не такими слабыми, какими они были прежде. Слёзы наворачивались на глаза, но только из понимания того, насколько продуманной и подходящей благодарностью был этот сад из тканевых цветов. Ещё в городе, присутствуя на погребальной церемонии, Криандра, наблюдавшая, как погибшие преображаются в свечение, уходящее ввысь, задала целительнице вопрос, спрашивая о том, что с ними происходит. Эльфийка ответила, что они уходят в Сады Виндрани. И хотя вопрос заключался в ином, зеленоглазая тщательно обдумала полученный ответ. Как бы ни выглядели эти Сады и что бы эльфы ни вкладывали в это понятие, но невольники попытались привнести их частичку в это место. И всё это вместе дало Криандре понять: мир не рухнул — но и не должен был. Если бы так случилось, то её мысли действительно подтвердились бы, и получилось бы, что злодеяния имеют последнее слово во всех делах. Но сколь бы сильной ни казалась тьма, ей не перебороть всего того хорошего, что есть в мире и в людях. Даже если бы на земле остался один-единственный по-настоящему хороший или хотя бы стремящийся к этому человек, зло не смогло бы взять над ним верх — просто потому, что оно всегда орудует снаружи, как густой туман, оплетающий пламя, но не способный поглотить его изнутри.

Поддавшись вновь вспыхнувшему в груди чувству и отчётливо ощущая, как это осознание растекается по её внутренней пустоте, наполняя её собой, зеленоглазая потянулась к краю своей туники.

— Не вздумай, — поняв её намерение, холодно обронил чародей.

Криандра смотрела строго перед собой, но не смогла удержаться и опустила взгляд на цветы, при этом чуть развела уголки губ в улыбке. Она была не вызовом и не ответом чародею, а предназначалась целителю. В её воспоминаниях все звучавшие предыдущим вечером возгласы, а также картины жестокости и крови понемногу отступали назад, уступая место чему-то более важному. Например, спокойствию на лице молодого целителя и тому чувству, которое он оставил в остальных пленниках после себя, предоставив им таким образом возможность снова взглянуть в будущее и увидеть, что оно не обрывается здесь и сейчас, в этой ужасающей темноте. Она улыбнулась именно этому ощущению, что есть что-то, что антарийцы не в силах убить или отобрать — какие бы вещи они ради этого ни делали. Этого было достаточно, чтобы на одно мгновение ухватить и проявить своё собственное мужество.

— Этого желает моя душа, — внезапно заговорила вслух зеленоглазая, поворачиваясь лицом к чародею и глядя ему прямо в глаза. Она уже и забыла, каково это — подавать голос, как если бы это перестало быть её естественным правом. — А у души может быть только один хозяин, — размеренно продолжила она, не отрывая взгляда от чародея и разговаривая с ним так, словно никогда не была у него в услужении. — И вы все это понимаете… А́нквель из Лано́.

Так его звали, эту двуногую саламандру. Она никогда прежде не смотрела ему в лицо и уж тем более не называла его по имени, хотя часто слышала его. Когда они впервые встретились, он был чародеем с громкой репутацией, а она — одной из тысячи других пленников. Страх нарастал как снежный ком, пока в итоге едва не раздавил её. Нужно было ещё тогда не поддаваться этому чувству и называть всё своими именами. Антарийцы — такие же люди, как и все. Они тоже теряют солдат в бою, и у них идёт кровь, если их ранить. Они безостановочно твердят, как они сильны и какое мелочное препятствие для них представляют эльфы, но не могут перейти Речной рубеж и завоевать город в ближайший горах.  А чародей… Чародей действительно не справился с «Искрами», как и сказал тогда антарийский командир, а значит, и у его возможностей тоже есть свой предел. Это огненное чудовище — обыкновенный человек, владеющей магией чуть лучше, чем она. И это было её ошибкой — то, что она сделала его в своих глазах непреодолимой преградой. Все они здесь были преодолимы. Заковав своих пленников в цепи, они не смогли стереть их с лица земли насовсем, превратив в безвольных исполнителей чужой, навязанной им воли. Ей вспомнились слова, которыми первая встреченная ею в этом лагере женщина пыталась подбодрить её. «Думай о своих предках!» — воскликнула она. Что-то такое было в этом народе, пережившим столько различных и нелёгких эпох, что не позволяло им оставаться на земле, будучи брошенными на неё. Они не сломились во времена варанонского плена и, из раза в раз оказываясь разделёнными между собой, умели находить путь к объединению. Даже кажущимися безмолвными тенями, они хранили в себе глубокую веру в то, что всё ещё может измениться, и ожидали этого. И ведь взаправду — случиться могло всё что угодно. Криандра, хоть и не была с ними едина по происхождению, но сумела это осознать, и антарийцы, безусловно, тоже это понимали, раз так усердно пытались их сломить. Чародей не был тому исключением. Как и прежде, он оставался серьёзным противником, и, возможно, зеленоглазой стоило бы побояться выступать против него, но этой ночью самый яркий огонь полыхал вовсе не в Анквеле из Лано, и он вполне осознавал это, что было отчётливо видно по его совершенно обычным, лишённым каких-либо пляшущих огоньков глазам, молча сопроводившим жест своей невольницы, отрывающей при нём лоскуток с края своей туники.