Вернувшись в шатёр, Криандра почти мгновенно — это чувство охватило её одним махом — превратилась в стекло, покрытое сталью. С виду она, наверное, казалась совершенно отчуждённой, так как лишний раз не шевелилась и не отводила взгляда, тупо уставившись в выбранную точку. Теперь, когда события на площадке остались позади, можно было ожидать чего угодно. Чародей, в принципе, мог исхитриться и придумать абсолютно любой способ, как сорвать на ней эмоции — оставалось лишь понять, что именно творилось у него внутри. Зеленоглазая пыталась напустить на себя отсутствующий вид, и отчасти он действительно таким был, так как что-то ощутимо оборвалось в ней там, снаружи, но всё равно в корне всего этого был страх. Он умело прятался за всеми другими эмоциями, и его глубокая тень падала даже на сверкающие проблески надежды. Криандра не настолько лишилась внутренних сил, чтобы перестать опасаться за свою жизнь, поэтому затаила дыхание, когда её приволокли и затащили в шатёр. Взгляда на чародея она, как всегда, не поднимала, готовая то ли начать отбиваться от ожидаемых ударов, то ли подставиться так, чтобы всё это поскорее завершилось. Но чародей, как бы сильно его не задела перепалка с командующим, просто молча прошёлся до своего стола, оставляя её у порога, оглянулся по сторонам и затем, подойдя к корзине, оставленной рядом со входом, поддел её ручку носом сапога и подбросил Криандре. Инструкций было не так много — размотать хаотический клубок и применить полученные нити по назначению. Зеленоглазая не знала, зачем это нужно было, но с небольшим торможением, вызванным недавним шоком, подобрала корзину и перебралась на свою лежанку, где, не поднимая головы, распутывала нити, а затем туго обматывала ими некоторые нужные чародею ёмкости из недостаточно плотного стекла и перевязывала ими корешки и веточки разных растений. Такая работа больше подошла бы помощнице какого-нибудь алхимика или на худой конец — травника, но у чародея были свои зелья, которые он смешивал без посторонней помощи. Всё это было похожим на попытку поскорее вернуться к привычному руслу и попутно напомнить, где место невольников. Содранные мозолистые следы на коже рук должны были сделать процесс запоминания более эффективным — но Криандре такая работа была не в тягость. Точнее, из всего, что ей приходилось пересиливать, такие вещи казались мелочью.

Самым сложным было не думать о молодом целителе и не вспоминать лица других эльфов, которые находились поблизости от него. Зеленоглазая ненароком сравнивала его с Эмироэлем: светловолосый парень из Вэ’эвар Эйдура вполне мог оказаться на его месте. Она знала Эмироэля не так хорошо, как хотелось бы, но почему-то была уверена, что он поступил бы так же. На уме всё время всплывали обрывки фраз спорящих между собой антарийцев. «Зачем… зачем убили?» — кружился вокруг неё слабым эхом голос чародея. И тут же вслед за ним вспыхивал отвратительный, гадкий во всех отношениях ответ: «…он исцелял пленников». Будто стремясь поскорее догнать эти слова, за ними сразу выбегали и выбивались на первый план другие: «Вопреки моему запрету». Криандра не могла ничего с собой поделать и продолжила повторять это время от времени. «Вопреки моему запрету. Вопреки моему запрету». Она не хотела ни видеть, ни ощущать поблизости даже то, что хотя бы отдалённо напоминало бы об антарийцах, но убежать отсюда она просто не могла, поэтому пришлось ограждать себя от них. Это, в свою очередь, означало максимально погрузиться в то занятие, которое у неё было, и зеленоглазой почти удалось себя загипнотизировать этим действием — если бы только не боль в немеющих пальцах, вызванная постоянным полусогнутым состоянием и кусачей нитью. Было бы хорошо провалиться в сон без сновидений, но чародей не собирался спать и даже более того — не хотел, чтобы засыпала она. Это было очередной пыткой, вне всяких сомнений — не дать провинившемуся невольнику хотя бы ненадолго отстраниться ото всех своих переживаний; разве что чародей сам был не в лучшем настроении. Криандра избегала смотреть не только на него, но и даже в его сторону, но, на мгновение подняв взгляд на ножку стула, она смогла краем глаз как-то уловить то, что антариец сидит за столом, медленно листая какую-то широкую книгу, одну из своей здешней библиотеки, раскинувшейся на полках шкафа возле входа. Временами он останавливался — это было заметно по тому, как чародей менял своё положение на стуле, — и Криандре казалось, что он следит за ней. Причины этому были ей неизвестны. Может, обдумывал, как ещё больше усложнить ей жизнь? Или вертел в уме идеи, как в действительности вернуть её на место после буйства на площадке? Ведь в конце концов за своё выступление за рамки она так ничего и не получила. Антарийцы же не привыкли оставлять акты самовольности кого-бы то ни было безнаказанными: они считали себя полноправными хозяевами всех и вся и действовали, отталкиваясь от этой мысли. Но думать об этом слишком много означало бы для Криандры нагружать себя дополнительной тяжестью, которую она была уже не в состоянии поднять, не говоря уже о том, чтобы её нести, поэтому такие вопросы оставались для неё второстепенными.

То, что было действительно важным, само не позволяло задвинуть себя на второй план. Казалось бы, весь пережитый страх, борьба с противником, которого попросту не одолеть, затем опасения за следующий миг и за себя в нём, и монотонная, неприятная работа должны были её извести. Криандра ожидала, что скоро заклюёт носом и всё в её сознании растечётся и перемешается, уступая место подсознательному, но это не спешило происходить. Нить всё не кончалась, чародей не уставал сидеть за книгой в свете красновато-оранжевого пламени печи, а мысли Криандры по-прежнему крутились смерчами в её совершенно измотанном разуме. Ночь уже приближалась к концу своей первой половины, и зеленоглазой с небывалым нетерпением хотелось, чтобы сутки наконец перевалили в новый день, а это было возможным только с наступлением рассвета. Она отчаянно хотела оставить события этого дня позади, а он продолжал хвататься за неё цепкой лапой, будто какое искорёженное чудище, порождённое пугающей игрой теней: такое реальное, но при этом лишённое в действительности какой-либо формы, так что рукой его было не отогнать. Оно не отпускало Криандру, продолжая нашептывать ей разные, колющие её прямо в сердце мысли. «Молодой целитель мёртв, — без устали повторялось в её уме. — Эти чудовища убили его». Это не было ни убийством из отмщения, ни честным поединком. Её корёжило изнутри от осознания бессмысленности этого преступления. Несмотря на то, что глаза Криандры были обращены на нить, она видела перед собой отчасти залитое кровью и в то же время такое умиротворённое лицо светловолосого юноши. Хотелось верить — искренне верить, — что сейчас с ним всё в порядке, но её упорно тянуло обратно вниз: от мыслей о том, что добро нельзя искоренить, ко всей этой грязи и ужасу. Мир не перевернулся — хотя должен был. Криандра дивилась, куда улетели все те крики и восклицания пленных людей; куда они затолкнули свою тяжкую горесть? В лагере было шумно, но весь этот привычный гул звучал совсем уж обыкновенно: ходили солдаты; шуршали откидываемые ими грубые плотные ткани на входе шатров — туда-сюда, туда-сюда; между делом сновали по своим поручениям разбитые изнутри пленники. И где-то далеко-далеко, вне досягаемости от их глаз, лежал погибший целитель: может, в лесу, а может — с солдатами, там, на поляне, где часто идут бои. Криандре никто не сказал, куда он исчез после того как их растащили словно ничего не значащие вещи по разным сторонам. Думать об этом было больно, но она думала всё равно.

Было бы хорошо замкнуться в какой-нибудь скорлупе и не дать туда пробраться ни звуку, ни даже слабому тёмному отблеску окружающего мира, но всё, что было у Криандры — это этот шатёр, место нисколько не безопаснее, чем весь остальной лагерь, но и оно могло сгодиться укрытием для того, кто искал хоть какие-то стены. Всё было напряжено внутри зеленоглазой девушки, пусть она и смотрелась со стороны будто бы полуживой, но на деле она улавливала даже малейшую перемену поблизости от себя. Она была похожа на пруд, который всколыхался от каждого прикосновения к нему, и даже малейшая соринка могла бы пустить по нему круги, как от большого валуна, так что от её внимания не укрылись приближающиеся к жилищу чародея шаги, а звук отодвигаемого полотнища показался шумным, как шелест гигантского дерева. Поднимать взгляда на пришельца зеленоглазая не стала: она уже привыкла не бросать их прямиком и сразу, а подождала лишнее мгновение. Оглядывать кого бы то ни было без затаенности тоже было не в её правилах, а Криандра их придерживалась почти всегда предельно строго, и потому умела подглядывать, но не подниматься своим взглядом выше необходимого. Её мимолётный взгляд был обращён на ноги пришедшего антарийца, и когда она отводила его, то успела взглянуть на него целиком: это была одна из тех уловок, которыми она пользовалась чаще и умелее остальных. Пришедший солдат, к слову, смерил её совсем другим взглядом — чуть более долгим, но явно отдающим искрой отвращения и неприязни. Криандра не придала этому значения, продолжая заниматься своим делом; здесь она была на своём месте, и чародей был вместе с ней, а значит, ей нужно было стать совсем незаметной, в то время как солдату — не уделять ей слишком много внимания.