Зеленоглазая с трудом представляла место, где царила бы бо́льшая безнадёга, чем та, что целиком окутывала лагерь антарийцев. Пока ещё остающиеся на свободе жители эльфийских земель — пусть даже те, что находились под прямой угрозой быть захваченными, — тем не менее могли надеяться на какое-нибудь чудо, например, что откуда-нибудь придёт войско и даст им время на ополчение или бегство. Здесь ничего подобного не наблюдалось. Желание вновь оказаться на свободе было буквально выжжено в глазах некоторых из невольников, но в глубине себя они чётко осознавали, что этого не произойдёт. Если бы они находились в непосредственной близости от Плетения, можно было бы рассчитывать на столкновение с любым из эльфийских войск и бегство в образовавшемся хаосе, хотя, зная антарийцев, можно было предугадать, что они постарались бы перебить невольников быстрее, чем те разбежались бы. Для тех, кто оставался в антарийском лагере на таком отдалении от Речного рубежа, надежды почти что и не было. Кто-то, тем не менее, продолжал надеяться, но Криандры в их числе не было. Всё, что она вопреки своему тщательно спрятавшемуся желанию могла противопоставить врагам, была её беспомощная апатия. Именно она заставляла девушку волочить ноги и отказываться от того минимума, который был необходим, чтобы выжить. Это занятие она вообще оставила для тех, кто был сильнее духом; сама же зеленоглазая так и не сумела убедить себя в моменты бредовой полудрёмы, что из всего этого ещё можно выбраться. Порой, впрочем, ей снились короткие сны, в которых она вновь оказывалась за стенами Вэ’эвар Эйдура, в одной из комнат в доме эльфийской целительницы, но Криандре такой обман собственного разума нисколько не нравился, потому как по ощущениям отдавался в ней больнее, чем все затрещины чародея.

Один из таких снов приснился ей накануне, но девушка поспешила его забыть. Не изменяя себе, она волочилась по окраине лагеря, ни на кого толком не глядя; даже взгляд поднимать в кои-то веки стало для неё тяжело. Зеленоглазая обращала внимание только на тех, кто встречался ей по пути, и то только за тем, чтобы ни на кого не наткнуться и не вляпаться в неприятности. Меньше всего ей хотелось взаимодействовать со своим окружением — такими же сжавшимися, потерявшими себя тенями, — но были и те, кого следовало опасаться. Солдаты редко её поддевали — с такой внешностью, как у неё сейчас, это было и неудивительно, — но попасться под горячую руку ей не хотелось. Лишь немногие из них, оказавшись вне поля зрения своих командиров, умели сдерживать себя, но остальные, по правде говоря, зачастую превращались в скот. Если Криандра что и поняла о захватчиках за время, проведённое в их кругу, то это то, что похотливых животных среди них было в разы меньше, чем жестоких зверей. Она часто замечала, как они спускают на своих невольниках всю свою злость и раздражение. «Чем меньше падаль, — сделала она надлежащие выводы, — тем больше эмоций она проявляет». Поэтому держаться приходилось с осмотрительностью. Зеленоглазая пусть и не рассчитывала снова стать свободным человеком, но и погибать от побоев случайных прохожих тоже не хотела. Возможно, ей удалось стать самой невзрачной тенью из всех, так как по дороге к ворожее на неё взглянуло от силы человек двое-трое, и то только потому, что им некуда было деть свои глаза. В противном случае от неё бы наверняка отвернулись — смотреть здесь действительно было не на что. Невольница как невольница: ветерок подует, и она пополам переломится, точно жухлая ветвь какого-то подсохшего дерева.

Ещё на подходе к небольшому шатру ворожеи ощущалась смена обстановки. В основном это выражалось в запахах: со стороны её обиталища тянулись ароматы различных средств, которыми оно было наполнено. Криандра почти сразу уловила запах каких-то ягод, возможно, клюквы. Рот мгновенно наполнился кислятиной, но девушка кашлянула, и этот вкус исчез, уступив место чувству голода, поднимающемуся с желудка. Ей уже доводилось бывать здесь однажды, но в тот раз посетителей было больше десяти и все они толкались, будто бы нетерпеливые люди в очереди, поэтому она почувствовала себя малость неуютно, когда поняла, что в этот вечерний час она здесь была одна. Но если в обычной жизни это заставило бы её немного замяться возле входа, то после падения в статус невольницы у неё такого выбора уже не было: если она станет прозябать на одном месте слишком долго, то потом получит лещей от владельца. Криандра не знала, каков предел его терпения, но представляла, с каким удовольствием чародей может пустить в ход огонь вместо обычных шлепков. Проверять она это не собиралась, поэтому сходу шагнула внутрь шатра, отводя в сторону ткань вялым движением заметно исхудавшей руки. Почти сразу к ней устремился взгляд ворожеи — колдуньи, чьим главным умением было использовать магию, по большей части связанную с природными ресурсами. Внутри шатра других посетителей тоже не оказалось, поэтому взгляды женщины и зеленоглазой девушки пересеклись, правда, были они совсем непохожими. У ворожеи он был сконцентрированным и чётким, у Криандры — уставшим и размытым. Тем не менее покуривающая длинную узкую трубку антарийка не выглядела надменной и без причины раздражённой, как большинство её соплеменников, — скорее, она просто была человеком дела, имевшим небольшую искринку интереса, раз, взглянув на посетительницу, вернулась к своему делу с несущественным опозданием.

Зеленоглазая сделала несколько шагов ей навстречу и передала женщине прежде сжатую в руке бумажку. Ворожея приняла её и сразу уставилась своими странными светлыми глазами с обведённой чёткой тёмной полосой радужкой на то, что написал узким, но вытянутым и плотно сбившимся почерком чародей, и махнула в сторонку лавки, которая стояла у одной из стен. Сама же она осталась у противоположной стены, где в длинном цельном шкафу были расставлены все её зелья и средства. Криандра, опустив взгляд, отправилась куда ей было указано — делать то, что говорят, уже стало её привычкой. «Смешно, — подумалось ей, но эта мысль не вызвала даже намёка на улыбку. — Я думала, что никогда не покорюсь». Так действительно было — но только до того момента, как она попалась в руки к антарийцам. Сейчас всё переменилось вплоть до того, что иногда Криандра даже не отдавала себе отчёта в том, что́ она делает. Всё выходило как-то само собой.

— Красной настойки у меня нет, — сказала, прокатив из одного уголка губ в другую свою тонкую курительную трубку, ворожея. — Я дам силофа́ль.

Подтверждения Криандры не требовалось — она была просто исполнительницей, — поэтому она даже не кивнула. Антарийка, держа бумажку в опущенной руке, подняла свой взгляд на девушку, а затем потянулась длинной рукой к полке со склянками, наполненными жидкостями и строго рассортированными согласно её личному пониманию. Она вообще была женщиной необычной внешности: у неё были бросающиеся в глаза своей длиной руки и ноги, что выделялось при естественной худобе, ровные тёмные волосы, больше похожие на гладкие нити, и движения, делающие её похожей на пробудившееся тонкое древо. Криандре хотелось бы знать, кто она такая на самом деле, потому что ей казалось, что ворожея — не совсем человек в привычном понимании этого слова, но задавать уточняющие вопросы не рисковала. То, что женщина с ней заговаривала, ещё не означало, что они с ней — на одной стороне. В лагере вообще не было никаких сторон для тех, кто не был заодно с антарийцами.

Криандра так бы и просидела на лавке, глядя в пол, укрытый тонкими тканями, тем не менее не прикрывающими утоптанную земляную поверхность полностью, если бы ворожея вновь не остановилась на ней взглядом, попутно сверяя название в бумажке с тем, что было указано на маленькой пузатой бутыли, которую она держала приподнятой за горлышко своими тонкими бледноватыми пальцами.

— Дорогуша, — произнесла вдруг ворожея, — когда ты в последний раз ела?

Зеленоглазая хорошо помнила этот момент: это было в тот день, когда она беседовала с Риссведом на стоянке эльфийского отряда незадолго до своего неудавшегося бегства. Вкус лепёшек совсем выветрился из её памяти, но девушка вспомнила эльфа, и у неё защипало в глазах — не потому что она вспомнила его самого, а из-за того чувства уверенности и свободы, с которым она в тот день держалась. С тех пор у неё во рту бывал только вкус собственной крови и желудочного сока. Криандра могла бы питаться — скудно и нечасто, потому как каждое утро, где-то около пяти часов, у общего котла невольникам раздавали водянистую кашу из мелкой белой крупы, но она туда не ходила. Чтобы тягать что-то из тарелки чародея — как это делали многие, когда их хозяева не доедали свою пищу, — она не решалась, да и не хотела. В итоге временный отказ от еды в силу её морального состояния перерос в постоянный. Теперь она уже не ела не потому, что была выбита из колеи, а потому, что больше не хотела. И на вопрос ворожеи она тоже не стала отвечать.