Зеленоглазая собрала покрывало, повесила его себе на руку, и они отправились в дом. Несмотря на то, что пища была лёгкой, они умудрились разбежаться по своим углам и встретились лишь незадолго перед сном. И только тогда, запрокинув голову и глядя в темноту за окном, Бригита приготовилась дослушать вдруг заинтересовавшую её историю — видимо, к этому располагало время суток, — но зеленоглазая подруга вновь перенесла свою речь на потом, заснув после всего парочки произнесённых на эту тему фраз.
В рабочем помещении Моргины было прохладно, и свет, пробивавшийся сквозь узкое, продолговатое окно в полуподвал, отдавал серостью тусклого полудня; но среди растений, находившихся в каменных нишах, каскадом устроенных друг над другом, можно было найти также сребролиственницу, и её приятного свечения было достаточно, чтобы разглядеть ровный почерк мастера-гербалиста в большой раскрытой книге, размещённой на столе под рядами с растительностью.
Эмироэль, закатав рукава, спешил прочитать описание и, узнав правильные соотношения, тут же применить их на деле, но поспешность действий привела только к бардаку — как на столе, так и в голове. Эльф, ткнув пальцем в книгу, набрёл на то место, на котором остановился, и тут же, всё ещё не отвлекая взгляда от пособия, задел локтем низкую чашечку с огненным порошком, и тот рассыпался всеми цветами пламени по лежавшим поблизости ингредиентам.
— Что ж ты поделаешь… — приглушённым тоном причитал эльф и взмахивал руками, но лишь на мгновение, затем снова берясь за дело в неприсущей ему торопливости.
Более-менее наведя нужный ему порядок, он упёрся руками в край стола и снова приник уставшими глазами к сливающемуся в почти сплошной узор тексту. Ныла спина — отдохнуть в течение этих двух дней Эмироэлю удавалось лишь урывками, и то непродолжительными, — но приходилось оставаться на ногах.
— Две щепотки, две, — повторил он тихо и протяжно и взглянул на растение, поставленное рядом с книгой.
У него были гладкие, тонкие стебли, украшенные листьями с выемчатыми краями и нежно-алыми бутонами из тесно прижавшихся друг к другу лепестков. Озёрный перезвон цвёл редко и был при этом красив, но его настоящая привлекательность раскрывалась в особом приглушённом звоне, схожим с мелодичными постукиваниями по стеклу, который он издавал, когда на его листья ложилась утренняя роса. Содержать его вне водоёма было не так уж сложно, и у Моргины это неплохо получалось, только за пределами тех мест, где вырос перезвон, заставить его звучать было непросто, и Эмироэль это понял, когда по наивности брызнул на него водой и не дождался ничего, кроме недовольного вздрагивания стебельков. Следовательно, нужно было пойти другим путём и прибегнуть к обманкам. Так как эльф собирался переносить это растение, то вариант с созданием нужных условий — имитацией озёрного берега в сильно ограниченном пространстве — ему не подходил. Значит, надо было найти другой способ, как заставить перезвон зашевелить лепестками, ведь его особое звучание возникало именно в тот момент, когда они соприкасались друг с другом. Но Эмироэль, хоть и умел пользоваться зельями и знал всё, что необходимо, о большинстве ингредиентов, используемых во врачевательной алхимии и гербалистике, сам их смешивать толком не умел ввиду того, что являлся целителем, а не лекарем. Моргина, без сомнений, была талантлива на обоих поприщах, но её ученик изучал врачевание и связанные с ней сферы — такие, как та же гербалистика — лишь в целях ознакомления, не более того. И вот в такие моменты, как сейчас, он вдруг ясно осознавал, почему целителям было необходимо всестороннее образование: магия, на которую он полагался, иной раз оказывалась совсем неэффективной в решении достаточно простых вопросов. Если бы цветок мог разговаривать, он бы уже сам наверняка подбросил эльфу несколько вариантов — настолько Эмироэль казался самому себе неловким и несмышлёным этим утром. Складывалось впечатление, будто всё препятствовало осуществлению его затеи: то порошок высыплется через край, то наспех завязанные на затылке волосы развяжутся и упадут на лицо в тот самый момент, когда нужно отмерить чёткое количество капель настойки, то возникнет ещё какая-то проблема, неожиданно перечёркивающая все его успехи, — и так без конца.
— Я добьюсь от тебя звона, — по-доброму пригрозил растению Эмироэль и принялся перелистывать книгу, решив найти другой способ получить желаемое взамен тому, который не приносил ожидаемых результатов.
И через какое-то время ему это удалось — помогли заметки Моргины, оставленные на полях. Он и сам мог попросить у эльфийки совета, но не хотел беспокоить наставницу своей самодеятельностью и оставил её на растерзание более насущным вопросам. Это была его затея, и он должен был постараться, чтобы осуществить её самостоятельно, — не из гордости, а из чувства ответственности. Он был бы на редкость непригодным для своего дела целителем, если бы отступал перед лицом неудач. В большинстве случаев эта целеустремлённость всё же приносила плоды, и на этот раз она тоже проявила себя, подкинув эльфу идею, показавшуюся ему вполне подходящей.
— Серебряные капли? — спросил он у книги, предложившей использовать устойчивый раздражитель.
Под рукой этого средства не было, но оно имелось в шкафу с зельями, под замком. Эмироэль имел к нему доступ, но решил добыть серебряные капли сам; впрочем, это было несложно и могло отнять не более пятнадцати минут. Эльф действовал будто заведённый: сначала добыл нужное растение, затем выцедил из него сок. За сгустителем всё же пришлось залезть в тумбочку, но так как тот применялся в каждом пятом рецепте, то его запасов у Моргины было достаточно. «Похоже, мы всё-таки тебя послушаем», — подумал эльф, мельком взглянув на растение и взяв ложку с тонкой длинной ручкой, чтобы перемешать получившуюся смесь. Она вышла тягучей, полупрозрачной и серебрилась, когда на неё падал чуть более чистый свет, чем тот, что дотягивался из окна. Эмироэль взял трубочку и, затаив дыхание, выдавил по одной капле на растущие друг над другом лепестки. Озёрный перезвон, будто очнувшись после дрёмы, тихонько зашевелил ими, и в тишине раздалась мелодичная нота. Звонкое эхо, пройдясь по помещению, ещё не успело исчезнуть, как Эмироэль подхватил пустую баночку из тёмного стекла и перенёс в неё смесь. Он и так, по собственному мнению, задержался за всем этим занятием, поэтому поспешил запихнуть всё нужное в карман, одной рукой прижав к себе горшочек с озёрным перезвоном, а подмышкой другой — большую книгу, которая дожидалась его в стороне всё то время, пока эльф был занят трактатом по гербалистике.
Вопреки его предположениям, в доме было скорее тихо, чем шумно. Гостьи перебрались из двора вовнутрь и, видимо, засели в одном из помещений или, что наиболее вероятно, — слонялись из угла в угол, разведывая обстановку, что, по мнению Эмироэля, было вполне ожидаемым. Не только Моргина считала, что их поведение простительно ввиду обстоятельств. Эльф и сам не был склонен излишне критиковать поступки людей, которые казались ему загадкой, а уж из гостий получался ребус, нарисованный на белой бумаге белыми красками. Травы, которые они с Моргиной подмешивали им в напитки и пищу, действовали хорошо, но они не стирали память и не могли смягчить последствий пережитых ими событий.
Вспоминая о гостьях, эльф больше прочего задумывался о самой младшей из них — светловолосой девушке, попавшейся ему на глаза во время битвы. Антариец её точно в живых не оставил бы, сомнений нет, и это понимал не только Эмироэль. Животный ужас поселился в сердце спасшейся девушки, и эльф хотел бы, чтобы он превратился в гнев — в такой же, как тот, что завладел рыжеволосой, — и вытеснил всё пугающее из её мыслей, но это был не тот случай. Эмироэль мысленно возвращался к словам своей наставницы, перематывая их в уме снова и снова, пока не пришёл к выводу, что испытывает непреодолимую необходимость сделать хоть что-нибудь. Он обучался на целителя, но исцеление не всегда завершается затянувшейся раной или исправленным дефектом. Только самые сильные духом способны пережить ранение и оставить его исключительно на своей телесной оболочке — у остальных оно проникает далеко вглубь, куда не заглянешь ни глазами, ни магией. За годы ученичества Эмироэль успел нахвататься самых разных зрелищ, и вид физически здоровых, но душевно неисцелимых людей оставил на нём такой отпечаток, что в своём намерении он был непреклонен — а он решил, что нужно приложить все необходимые усилия, чтобы страх не превратился в клеймо, которое никогда не заживёт. Оно уже пламенело на бедной девушке — Катрине, если он не ошибся, запоминая её имя, — и могло убить в ней ту мягкость, что лежала светлой поволокой на её лице.