Ощущение давления, охватившее её голову, исчезло почти полностью. Вместо этого появилось нечто другое — прилив сил в области груди. Рыжеволосая сделала несколько размеренных шагов навстречу открывшемуся глазам помещению. Оно было слишком маленьким, чтобы назвать его залом. В потёмках были видны лишь очертания стен, но видимость была достаточной, чтобы понять, что комната пустовала — за исключением её центра. Там, окружённая пятью пьедесталами, стояла статуя женщины. У неё была красивая внешность, выражающаяся посредством молодого лица, длинных волос с ровной чёлкой и «ступенями», постриженными ровным срезом на передних прядях, и скорее обычного, чем вычурного наряда. Её как будто запечатлели в тот момент, когда она поворачивалась, приоткрывая шкатулку в своих руках, — оттого подол платья казался остановившимся во взмахе. Бригита присмотрелась к выражению её лица: скульптор не прибег к фотографическим деталям, но сумел передать нужную мысль. Кроме того, рыжеволосой начинало казаться, что деревянная шкатулка, украшенная каменьями, содержит в себе что-то очень важное. Вероятно, этот предмет имел лишь символическое значение, но Бригита никак не могла отделаться от ощущения чего-то большего. Каждый шаг, который она делала навстречу статуе, что-то менял в ней. Складывалось впечатление, что до этого момента она спала и все приключившиеся с нею события были частью сна, а реальность — вот она.
Рыжеволосая присмотрелась к пьедесталам. Над каждым из них крутилось-вертелось нечто неизъяснимое, объятое свечением. Она могла бы назвать это игрой кристаллов и цветных дымок: они распадались и меняли форму, причём каждое из этих явлений выглядело по-особенному. Бригита прошла мимо пьедестала с чем-то блёклым и практически пустым над ним, затем оставила позади тот, на котором, объятые светившейся зеленью, свивались какие-то энергетические образования, похожие на стебли. Остановилась она у следующего — с завихрениями. Приглядевшись, она подумала, что это какая-то миниатюрная мгла, разделившаяся на облака, снова скрутившаяся в подобие урагана и вернувшаяся к форме тумана. Она была чуть больше ладони и источала сероватое свечение с проблесками, какие бывают, когда из-за облачной завесы выглядывает солнце или луна, или, быть может, неуловимая для слишком медленного взгляда молния. Бригита ощущала холодок и то, как моментами взметались её волосы в этом помещении без окон и, соответственно, сквозняка.
Однако ещё большее потрясение охватило девушку, когда она протянула ко всему этому свою руку. Её мгновенно переполнили вполне ясные физические ощущения, такие как чувство невероятной лёгкости, свободы, расширившегося пространства внутри неё, словно все человеческие преграды были снесены, и она могла при желании допрыгнуть до небес. Не менее пронзительной была и вспыхнувшая в ней масса самых невероятных, очень выразительных эмоций. Она испытала радость, волнение, триумф — и, помимо них, много того, что не имело конкретного названия, как, например, чувство, пронимающее всю сущность человека, когда он неожиданно собирается сделать невозможное, переступить через себя, и в одно мгновение начинает видеть всё под совершенно иным углом. Удивительным было то, что она, всегда полупустая, вдруг почувствовала себя наполненной сверх меры.
Бригита не могла оторвать руку от пьедестала, но на мгновение сумела взглянуть в сторону. Бегло она прошлась своим взглядом по кругу, начиная слева от себя. Фавиола, Трина и Криандра были заняты тем же, но только зеленоглазая подруга, стоявшая справа от неё, посмотрела ей в ответ. Бригита перевела свой взгляд с неё на Роду, находившуюся ближе всего к двери, рядом с потухшим пьедесталом. Эмоций было так много, что сложно было говорить, но они слегка сбились, когда рыжеволосая доняла, что эльфийка делает что-то не то. Достав какую-то вещицу, намотанную на руку и прежде спрятанную под рукавом платья, она сжала её в своей ладони. Затем остроухая прижала эту штуку к пьедесталу, а когда что-то не получилось — это было видно по её лицу, — начала хватать воздух над ним. Бригита сузила глаза, так ничего и не произнеся. Рода тем временем всё же сумела чего-то добиться: сложилось такое впечатление, что из всех сторон к её пьедесталу начали стекаться потоки чего-то голубого с белым — как широкие воздушные ленты, становившиеся видимыми только непосредственно рядом с её рукой. Рыжеволосую кольнуло какое-то размытое чувство, предостерегавшее её о чём-то чрезвычайно опасном и неправильном.
В следующий миг её словно оттолкнули от пьедестала, а в груди вспыхнул жар. Мышцы в теле то сокращались, то расслаблялись; возникло ощущение перемыкающего дыхания. Бригита перестала смотреть на остроухую и на кого-либо вообще, одной рукой схватившись за одежду на своей груди, а другой — за пьедестал. Её будто дёргало из стороны в сторону, вдоль лица пронёсся невесть откуда взявшийся ветер, внутренний жар стал тяжёлым, а вслед за этим — и непереносимым. Бригита попыталась удержаться на ногах, упёршись рукой в пьедестал, но затем съехала наполовину вниз и откинулась назад, гулко падая на спину — прямиком в темноту и пламя.
Оракул сидела спиной к апельсиновому дереву, в самой середине восьмиугольного зала, выложенного из белой брусчатки. У единственного входа горел факел, отгоняя тени, наползающие извне, — а ведь до того, как обратиться в руины, это место было полно́ приятного света. Но теперь ничего, кроме зала, лишившегося своего купола, и дерева, примечательного лишь тем, что оно было посажено одним из эльфийских принцев, здесь не осталось.
Концы чёрных гладких волос Оракула обтекали её колени и практически светящиеся бледностью тонкие руки. Она, приподняв голову, смотрела вверх — навстречу небесному пространству в ночи, в котором, ввиду спрятавшейся луны, мерцало великое множество ярких звёзд. Молочные и сиреневые шелка, оставившие неприкрытыми только шею и руки, выглядели на ней почти невесомыми. Оракул пребывала в тишине какое-то время, но затем опустила свой взгляд на человека у стены — два ясных глаза, будто из стекла, воззрились на него в том выражении, которое невозможно было разгадать даже с помощью магии.
— Ты видишь созвездие Клинка? — спросила Оракул и едва заметным кивком, не отрывая взгляда от того, с кем разговаривала, указала наверх. — Одни связывают его появление с предзнаменованием войны, иные — с её окончанием.
Она совсем недолго помолчала, и, не дождавшись ответа, продолжила тем же размеренным тоном:
— На деле же оно появляется вне зависимости от того, что творится здесь, на земле.
Мужчина, стоявший у стены, не перебивая слушал её. Оракул же была намерена продолжить беседу — раз он пришёл к ней с целью разведать как можно больше, то должен был быть готовым к тому, что говорить будет преимущественно она. Но смысл всего происходящего был предельно ясен Оракулу и не требовал чересчур много слов — правда упряма и с лёгкостью уживается с краткостью.
— Скажи своему господину, посланник, — поставила она акцент на незначительности его роли, а вместе с тем дала понять, что его здесь не считают врагом, следовательно, опасаться ему нечего, — это первый и последний раз, когда я позволяю вам выйти на меня. И всё потому, что мне есть что сказать вам — в этот раз.
Мужчина всё так же молчал, но смотрел ей в ответ, не уклоняя взгляда. Оракул поднялась на ноги и, не предполагая возможного нападения, повернулась к нему спиной, окидывая взглядом изгибистые ветви дерева. В соединениях между брусчаткой проглядывала земля: кто знает, не будет ли такого, что попавшее туда ненароком семя сумеет произрасти, удивив всех, кто уже и не надеялся на появление здесь новых апельсиновых деревьев? В этом скрывалась удивительная способность мира к восстановлению порядка — он стремился выживать и уравновешиваться, и порой его успешность в этом деле заключалась в том, что делал он это совершенно незаметно.
— Он наверняка уже об этом знает и, даже если ещё не узнал, то вскоре узнает, — продолжила Оракул, имея в виду того, кто направил к ней своих посланников.
Главного из врагов Шарраха.
Думая о нём, Оракулу хотелось улыбнуться, и пока она мысленно тянулась к шероховатым кончикам ветвей, так и произошло. Сколько усилий он приложил к тому, чтобы пробраться в древнюю крепость — и всё впустую, как и в случае всех остальных, кто когда-либо пытался туда попасть, но не был туда допущен. И вот, несколько людей, не обладающих никакими особыми способностями, запросто пробегают в портал, стоявший в бездействии многие тысячелетия. Это можно было бы назвать удачей, но Оракул, ясно представляющая хитросплетения выбора, поступков и их последствий, была убеждена, что это не имело ничего общего со случайностью — равно как и с избранностью. То, как сплетается судьба каждого человека, неподвластно пониманию людей, как бы они ни пытались углядеть во всех жизненных закономерностях хотя бы что-то, что помогло бы им самим управлять ею. Означало ли это их абсолютное бессилие по отношению к своему будущему? Ничуть. Им принадлежала каждая новая секунда, а в ней скрывалась свобода — широкая, как безбрежный океан ночи высоко над головой Оракула.