Казалось, что вокруг — прохладно и безлюдно, но при этом странным образом спокойно.
Ветер сполз с серых каменных вершин и пронёсся мимо Бригиты, медленно оглянувшейся ему вслед. Само место, зажатое горами, было незнакомо девушке, и едва ли она когда-либо видела что-то подобное.
Она стояла на площадке, прогуливаясь взглядом по невысоким, стоящим отдельно друг от друга каменным постройкам у крутых склонов; за её спиной проход посреди скального вала охраняли ровные прямоугольные врата с резьбой — прямо такой же, что встречалась на некоторых зданиях. Без сомнения, это была письменность, схожая с рунической, но не являющаяся рунами в привычном понимании этого слова, — почему-то Бригита просто знала это. Она бы непременно спросила у любого, попавшегося ей на глаза, что́ это за место — но кроме неё здесь больше никого не было.
Рыжеволосая девушка подняла взгляд кверху, где на блёкло-голубом небе медленно проплывали серые высокослоистые облака, затем опустила его на одинокое дерево с тускло-ржавой листвой. Оно росло у каменных построек, стоящих по направлению на северо-восток от ворот. Ветер закружился вокруг его тонких серо-белых ветвей и тронул листья.
Что-то очень важное пришло Бригите на ум; что-то, что обязательно следовало помнить, но уже мгновение спустя она почти обо всём этом сразу же и забыла.
Серые глаза нехотя приоткрылись и пошарили взглядом по небольшой, заваленной разными вещами комнате — сущность хламосборщика в Бригите не позволяла ей расстаться даже с теми предметами, которые ей, по сути, были уже не нужны. Она, однако, объясняла это тем, что сокращение свободного пространства способствует ощущению оживлённости и населённости в доме, где она была совершенно одна.
Всё ещё сонный взгляд Бригиты наткнулся на столик с лежащим на нём увесистым томиком художественной литературы, и один из типичных для каждого утра вопросов нашёл в нём свой ответ: она в очередной раз не пошла спать пораньше, потому что зачиталась. Мысли пытались нащупать причину, по которой она так рано проснулась, заодно переигрывая в уме увиденный сон. Отец говаривал, что не нужно отмахиваться от того, что подбрасывает разум в те моменты, когда он свободен от своих же преград, и что в этом порой можно найти больше мудрости, чем в вещах, обдумываемых на трезвую, бодрую голову.
«Точно! Папа!» — сообразила девушка.
Она проснулась из-за звука входящего сообщения — это было единственным, что вообще было способно разбудить её в такую рань. Отлёжанная тонкая рука причудливым движением потянулась к телефону, пока остальное тело подтягивало себя повыше, чтобы оказаться хотя бы в состоянии полулёжа — иначе был шанс, что сознание вновь отправится в увлекательное приключение, и тогда она действительно проспит до самого вечера. Но возложенные на сообщение надежды выхватили девушку из утренней расслабленности и прояснили взор. Бригита, потерев кажущиеся высохшими глаза, уставилась на цветастый экран и ухватилась взглядом за значок с изображением конверта. У дня ещё была возможность стать совершенно другим, непохожим на предыдущие, но это чувство мгновенно улетучилось при виде адресанта. Если бы мобильный оператор соизволил ей позвонить, а не прислать сообщение, ему бы долго пришлось оттряхиваться от всех тех ругательств, которыми запулила бы в него разочарованная девушка.
«Да пошли вы!..»
Бригита отбросила телефон и откинулась обратно на подушки, но о сне больше думать не приходилось. Оставалось лишь примириться со ставшей обыденной усталостью и выбраться из постели, что она и сделала, буквально выкатившись из неё, после чего поднялась на ноги и до того усердно потянулась, что икроножную мышцу сцепило судорогой. Девушка снова опустилась на пол и замахала сжатыми кулаками, пытаясь побороть это противное ощущение в ноге. Судорога прошла, но мышца — как показалось Бригите — осталась настолько натянутой и напряжённой, что её можно было бы использовать в качестве дубинки.
И так классически начавшееся утро перенесло её намерение стать оптимисткой на завтра.
Поддавшись привычному настроению, девушка подхватила со стула тёплую кофту — ведь для хранения вещей в шкафу нужно обладать большей тягой к упорядоченности, чем её было у Бригиты, — натянула её на себя и прямым ходом спустилась на первый этаж, чтобы разбавить утро попыткой позавтракать, что тоже удавалось не так-то часто. По пути туда её всё ещё сонливый взор метнулся в окно и описал очертания кучевых облаков, собравшихся на восстание против летней погоды. Август был в своей середине, и почти каждый его день был залит солнечным светом — по большей части слишком ярким для глаз Бригиты, которые чаще видели ночное светило. Сегодня же, видимо, был смысл задуматься о дожде, о чём свидетельствовал цвет облаков, но Бригита так или иначе не имела каких-либо особых планов, поэтому её это не расстроило.
Оказавшись внизу, она лениво подхватила расчёску и без энтузиазма прошлась по рыжим, как светлая медь, волосам. Одно из негласных правил бытия женщиной гласило, что придать себе тонус на предстоящий день можно кропотливым утренним уходом за собой, что реализовывалось, скажем, посредством бесцельного отмокания в ванне, а затем нанесения макияжа и организации стильной укладки. Две вещи из упомянутых Бригите были совершенно чужды — малевать, как она полагала, стоит исключительно художникам бумагу, а волосы, намеренно постриженные неравномерными прядями с рваными концами, из-за своей длины, доходящей только до ключиц, не позволяли устраивать на голове замысловатые «девчачьи» причёски. «Ну и фиг с ним», — каждый день отмахивалась от этого Бригита. Зеркало ей в принципе нужно было лишь для того, чтобы перед входом на кухню определить, можно ей скушать бутерброды, или после них её совесть заест, так что придётся поделать приседания или ещё что, чтобы её успокоить. Но отражение отвечало ей видом долговязой девушки с опущенными плечами, наиболее точно подходящей под известное всем обзывательство «доска», поэтому вредная еда получила добро. Зеркало осталось в гордом одиночестве, а Бригита традиционно продолжила свой путь, завершая его хлопаньем дверцей холодильника. «Шикуем, господа», — мысленно обратилась она к самой себе. Полки в два ряда были заставлены едой, не требующей приготовления. Подхватив сыр, Бригита жадно вцепилась в него, попутно свободной рукой предпринимая попытку налить воду в чайник. В доме было так тихо, что можно было слышать, как ветер снаружи тренькает по подоконнику. По ночам такая уединённость немного напрягала, но днём девушка вспоминала все прелести одиночного проживания и всё казалось не таким уж плохим. Живя таким образом, она могла беспрепятственно проводить свой собственный утренний ритуал — поесть, попить, покурить, пообещать себе бросить эту привычку, заняться важным делом, но забросить его, толком не начав, полежать на кровати, потом на полу, выйти во двор, снова покурить, почувствовать, как всё надоело, и попытаться придумать, чем занять себя, чтобы окончательно не отдать этот день скуке.
Этим утром на ум Бригите вдруг пришли мысли о двух вещах: первой была записка, оставленная на холодильнике, чтобы не забыть кое-что, а второй — сообщение от её самой близкой подруги, пришедшее ещё вчера, но не получившее ответа. Под звуки телевизора, которые в ушах Бригиты были не более чем монотонным фоновым шумом, она уплела булку с корицей, вертя в руках записку. На ней поди-разбери-почерком самой девушки были написаны две комбинации цифр: дата и время. Дата уже наступила, до нужного времени оставалось около трёх часов. Бригита в разговоре с самой собой настояла на том, что ей это больше не интересно, и, скомкав бумажку, вернулась к окну, как будто проплывающие по небу облака могли придать ей уверенности в том, что она поступает верно. Брошенный на компьютер взгляд перерос в мысль о всех тех вещах, которые можно было сделать сегодня, не утруждая себя. «Только это будет так похоже на все предыдущие месяцы, — подумала Бригита и сыграла в гляделки с солнцем, сбавившим свою резкость из-за выступивших перед ним облаков. — Жизнь течёт. Ничего не меняется».