Криандра попыталась проглотить образовавшийся в горле ком и выдавила из себя несвязанное:

— Как…? Что…?

Дэирев, как и каждый раз до этого, без затруднений поняла её мысль.

— В ту ночь я думала, что навсегда потеряла обоих моих сыновей, — не отказав себе в возможности излить свои воспоминания на кого-то, кто мог хотя бы постараться понять её боль, ответила женщина. — Накануне сражения отряд Несущих Пламя покинул город, чтобы вернуться с подмогой, и с ними ушёл мой старший сын. Младший же собирался выйти за ворота, чтобы вместе с остальными Пламеносными, солдатами и простыми людьми попытаться сдержать захватчиков, бьющихся о наши стены. Я сама собирала его тем ранним утром. Он был спокоен. «Как мертвец», — подумала я — и ужаснулась. Когда он ушёл, я думала, что умерла я сама.

Несколько минут Дэирев молчала, и зеленоглазая боялась произнести хотя бы малейший звук.

— Выживших практически не было, — продолжила госпожа Тэль’эзрина, всё так же безотрывно глядя на своего сына. — Не было никого, кто считал бы, что Аррмас выживет. У него в боку была рана, в которую я могла бы вложить свою ладонь. Но я не переставала бороться за него. Мы с лекарями трудились полтора дня. Он почти пришёл в себя, и когда мне казалось, что он вот-вот откроет глаза, мой милый мальчик протяжно выдохнул — и замер.

Криандра, наблюдавшая за черноволосой женщиной, была готова поклясться, что она в шаге от того, чтобы разрыдаться, но Дэирев оказалась куда более стойкой, чем зеленоглазая вообще могла себе представить.

— Но как тогда…? — прошептала Криандра.

То, что она видела, сильно отличалось от того, что рассказывала ей госпожа Тэль’эзрина. Перед ней лежал молодой мужчина лет двадцати с кудрявыми чёрными волосами, обрезанными по плечи, выразительными — как у матери — бровями и чуть бледным, но вовсе не измождённым лицом. Он был причёсан, гладко выбрит, и даже ногти на ровно лежавших поверху одеяла руках были аккуратно пострижены. Зеленоглазая видела сквозь чёрно-фиолетовую одежду очертания его плеч и груди — крепких, в меру мускулистых. Даже если он находился в некоей коме неизвестного ей характера, его организм всё равно не мог пребывать в столь здоровой форме — он ведь не ел, не пил и не двигался целый год.

— Синее пламя, — коротко изрекла Дэирев и впервые с того момента, как начала говорить, взглянула на Криандру. — Мне тоже поначалу не верилось. Я не могла ни спать, ни есть. В любую секунду мой ребёнок мог умереть — так я думала. Но он продолжал жить, а его рана — залечиваться. Там ничего, кроме небольшого шрама, и не осталось. Почему он продолжает спать, мне неведомо. Возможно, он был ранен куда серьёзнее, чем мы с лекарями сумели определить. В любом случае, я счастлива, что он жив, — большего мне и не надо.

Зеленоглазая, переступив через какие-то свои внутренние ограничения, тем не менее придвинулась поближе к госпоже Тэль’эзрина и положила свои ладони ей на плечи, словно приобнимая.

— Как ты сумела спрятать его здесь? — всё так же шёпотом поинтересовалась она.

— Я и не прятала, — ответила Дэирев неожиданными для Криандры словами. — Когда антарийцы захватили город, они застали его в таком состоянии. Я сказала им, что мой сын — Первый. Они посчитали, что его знаний о городе и Пламеносных вполне достаточно, чтобы оставить его в живых. Но когда Аррмас пробудится, мы уже будем далеко отсюда. Как бы то ни было, но мы должны уйти.

Зеленоглазая задумалась над сказанным, в особенности над тем, как госпожа Тэль’эзрина подчеркнула слово «должны». Предчувствуя неладное, она спросила:

— Ты сказала им правду?

Плечи Дэирев под её руками явно напряглись.

— Чистую, — произнесла женщина, — правду.

Криандра успела узнать её достаточно хорошо, чтобы с охватившим её ошеломлением догадаться: «Но ты не уточнила — который…»

Один из сыновей госпожи Тэль’эзрина ушёл за помощью и не вернулся, другого за ненадобностью убьют, как только он проснётся. Весь мир этой храброй женщины болтался на тонюсеньком волоске. Она пережила страшные события, но продолжала отстаивать право на жизнь всех тех девушек и женщин, которые доверились ей, увидев в ней достойного лидера. Навряд ли она умела обращаться с оружием, но её ум и характер заменили ей меч и лук со множеством стрел. В конце концов, зеленоглазая, столь сильно привязавшаяся к ней, не могла ошибаться. Дэирев и подобные ей могли спасти их всех — но не в одиночку.

Чувствуя, как всё внутри неё переворачивается, занимая обратную позицию по сравнению с тем, что было до этого, Криандра отоодвинулась немного в сторону и присела возле стула, который занимала госпожа Тэль’эзрина. Она долго глядела ей в глаза — на свету, поступающему из окна, они больше не казались чёрными: в них явно прослеживался тёмно-аметистовый цвет. Зеленоглазая положила свои ладони на ладони Дэирев, и они крепко-крепко сжали пальцы друг друга. «Я сделаю это, — мысленно пообещала Криандра, глядя прямо в глаза женщине, сумевшей пробудить в ней каплю отваги, достаточной для очень значимого действия, — я задержу чародея. И даже если у меня не получится пойти с вами, я сделаю это ради тебя и твоих сыновей, и всех, кто остался в этом городе. Ради самых храбрых и наиболее напуганных… Ради каждого — я даю тебе слово: я сделаю это».

«Когда гневается человек, — сказала как-то раз королева-мать, — дрожит его сердце; когда гневается король — дрожат основания городов». И Олдрэд прислушался к её словам, навсегда запомнив их. Она пользовалась большим авторитетом у Двора и своего младшего сына, и переплюнуть его мог только отцовский, но отец редко говорил с ним на подобные темы — уж слишком часто государственные дела вытисняли возможность посвятить себя чему-либо семейному. Для Его Величества это был ценный совет: от природы он был человеком эмоциональным, а в юности — так даже чувствительным, но годы тяжёлой жизни подавили в нём это. Тем не менее старый король по-прежнему был способен испытывать сильные эмоции, от которых дрожали руки, а порой так и вовсе заходилась голова и бешено стучало сердце. В такие моменты он хмурил брови, щёки его краснели — правда, с возрастом это становилось всё менее заметным, — а следовавшая за ним прислуга шёпотом посылала за лекарем — мало ли королевский гнев обернётся против него самого? Но на этот раз Олдрэду удалось — каким-то ему самому неведомым способом — преобразить разрывающие его злость и негодование в твёрдость, охватившую нутро короля и не отпускающую его с тех самых пор, как он решил не давать воли эмоциям, покуда ситуация не будет разрешена. До того момента Его Величество намерился держаться так, словно любое их проявление обрушит его, как поднявшийся ветер сносит новый мост с плохо приделанных, хлипких подпорок. Так уж складывалось, что у него не было иного выбора, кроме как оставаться единственной надёжной опорой династии Первых Королей. И, судя по всему, он же был и последней…

Смахивая с себя разочарование и негодование, лишившие его последнего отдыха — ночных часов сна, Олдрэд поднял взгляд на человека, двигавшегося ему навстречу. Они встретились в одном из наименее освещаемых коридоров столичного замка, и как только Его Величество заметил приближавшегося шпиона, тут же остановился, так как не хотел тратить понапрасну поджимающее его время. Тот тоже остановился, поприветствовав короля, как того требовали правила, и стал дожидаться, когда ему дадут слово. Олдрэд оглядел его с головы до ног; вид у шпиона был пренеприятнейший: простая холстяная рубашка была порвана, штаны — ободраны вместе с кожей на ногах, повсюду была видна уже засохшая и свежая кровь, светлые волосы слиплись и сбились в колтуны, за ранами и грязью едва угадывалось молодое лицо, а из-за запаха хотелось сиюминутно зажать нос. Помнится, впервые увидев его, король не сдержался и спросил: «Что случилось?» Шпион широко улыбнулся и ответил: «Побывал под пытками, Ваше Величество». Было это, конечно, притворством — около полутора лет назад Олдрэд назначил его работать в темницу, где он вытаскивал из пленников сведения, порой затевая вот такой вот нелицеприятный спектакль и пугая тем самым своих «клиентов» невесёлыми перспективами. Страх, как известно, имеет большую силу — иногда даже бо́льшую, чем его претворение в жизнь.