Королевские покои были расположены в центральном замковом ансамбле и представляли собой множество комнат разного назначения. Младший капитан прошёл мимо стражи и гвардейцев и двинулся по короткому внутреннему коридору к приёмной Его Величества, в которой он порой принимал членов своей семьи и тех, кого ему было угодно пригласить на разговор. Внутри из гвардейцев ожидаемо оказался только старший капитан Варонмэ — при иных обстоятельствах Ильвран должен был бы отдать честь своему командиру, но так как в помещении присутствовал король, то всё внимание младшего капитана было направлено на него. Остановившись возле входа, он поприветствовал Его Величество, который стоял спиной к нему и потому не мог увидеть этого напрямую, но наверняка заметил в отражении в оконном стекле. В этот поздний час, когда солнце уже зашло и унесло вместе с собой вечер, уступив место ночи и редким звёздам, король явно не собирался ложиться спать, хоть и был одет в обычные, так называемые комнатные одеяния и не имел на голове короны. Как известно, сила человека чувствуется в нём даже без надлежащей атрибутики, и так это было и с Его Величеством королём Олдрэдом — даже невзирая на неподпоясанный наряд, больше похожий на длинный кафтан, что носят, например, архивисты, в нём без сомнения угадывалась личность чрезвычайно высокого статуса.

Ильвран, не имевший права заговорить первым, просто стоял и ждал его распоряжений. Атмосфера в приёмной была весьма располагающей: у обеих стен стояли очень высокие шкафы с открытыми полками и великим множеством книг и документов; сразу за спиной отвернувшегося короля находился длинный рабочий стол из дорогого сорта дерева; также было доступно несколько мягких кресел. Как раз-таки на стол и был поставлен светильник: искусная прямоугольная коробочка в металлическом обрамлении с застеклёнными стенками и горючим веществом внутри, дающая очень приятный, ненавязчивый свет, под которым уставший человек тут же окончательно и размяк бы. Такая обстановка, как правило, предполагает душевные беседы, но король явно не был настроен на что-либо, даже близкое к этому. В действительности же он был столь же мрачен, как и принцесса Элштэррин, а просторное, не зашторенное окно, в которое он вглядывался, было похоже на пасть раззявившегося чудовища, перед которым он, тем не менее, не испытывал страха — только прохладное чувство смирения.

— Как она? — спросил Его Величество.

Было это вовсе не приглашением выразить свои соображения на данный счёт, а требованием пересказать всё, что происходило с принцессой в течение этого дня. И Ильвран, конечно же, отрапортовал обо всём от начала до конца, правда, это был не самый длинный и разнообразный рассказ — за те четыре дня, что Её Высочество не виделась с королём, часы, проведённые ею в своего рода заточении, практически дублировали друг друга. Младшему капитану хотелось бы доложить правителю о переменах в поведении или отношении принцессы, но он не мог этого сделать, так как не имел права выдавать желаемое за действительное или хотя бы самую малость приукрашивать то, как всё обстояло на самом деле. По этой причине он говорил так, как если бы предоставлял информацию хронисту: чётко и без отступлений в ту или иную сторону. Именно поэтому он был вынужден сообщить королю о том, что принцесса отослала исполнительницу, но вот последнее… Стоило ли упоминать о просьбе Её Высочества? Это ничего не меняло, да и Его Величество наверняка понимал, что из всех, кто был осуждён несколько дней назад, она удивительным образом более всего сокрушалась о судьбе музыканта, выдававшего себя за зарфийского песнопевца. В итоге же, так и не определившись, Ильвран замолчал, закончив свой рассказ на том, как он покинул принцессу. Король словно бы почувствовал, что от него утаили что-то, и спросил:

— Ты уверен, что это всё?

Младший капитан не знал, вычислил ли Его Величество это самостоятельно, или же кто-то из вездесущих шпионов подсказал ему, но это означало лишь одно: когда правитель хотел услышать что-то из его уст, говорить, так или иначе, следовало всё до последнего.

— Её Высочество просила меня освободить пребывающего в заточении музыканта.

Ильврану не сильно хотелось упоминать об этом вслух — этот, казалось бы пустяк, ощущался как личное дело принцессы, которое следовало бы оставить в тайне, но в то же время его раскрытие ничем не могло навредить ей. Даже тон, которым она произнесла это, чётко указывал на то, что в её словах не было просьбы как таковой, а лишь выражение её внутреннего переживания. Впрочем, Его Величество мог отнестись к этому куда серьёзнее — всё зависело от того, что он разглядит в самой это ситуации. Проявит ли он снисхождение к чувствительной внучке или испытает гнев из-за её неспособности отвердеть сердцем, когда это так необходимо?

Король переступил с ноги на ногу, держа укрытые широкими рукавами руки за спиною, но так и не повернулся лицом к своим гвардейцам.

— Действительно, пора решить его судьбу.

Ильвран стоял неподвижно, хотя в такие моменты им всегда овладевала доля беспокойства. Подобное было очень далёким от него, и, несмотря на достаточно широкий спектр как умений, так и возможностей вмешиваться и существенно влиять на чью-то чужую жизнь, он предпочитал этого не делать. Будь всё иначе, посвятил бы ли он свою собственную службе кому-то другому?  Едва ли он бы смог долго пробыть тем, кем являлся столько лет, если бы не верил людям, которым присягал на верность. Поклявшись служить династии Первых Королей, он вместе с тем высказал готовность всегда подчиняться их решениям, не ставя их под сомнение, — и в такие часы, как этот, стоило помнить об этом.

Наконец Его Величество обернулся в сторону младшего капитана и высказал свой приговор, поручив ему выполнить его. Обычно гвардейцы не приводили в исполнение судебные решения — за исключением особых ситуаций, и Ильвран не понимал, почему ему выпало это дело, но так как оно не предполагало права выбора, всё, что он мог, это поклониться королю, когда тот кивнул ему, и отправиться исполнять королевскую волю.

Переглянувшись со старшим капитаном Варонмэ — что со стороны, должно быть, выглядело странно, так как извне шлемы обоих капитанов выглядели цельными и не имеющими прорезей для глаз, — Ильвран вышел в коридор и двинулся напрямую в замковые подземелья, где располагалась в том числе и темница. В этой части замка остаться наедине со своими мыслями у него не получалось — по пути ему попадались стража, прислуга и засидевшиеся допоздна работники, — но младший капитан так или иначе всё же успел чуть-чуть поразмыслить над всей этой цепочкой событий. Началась она отнюдь не с леди Аорики и её музыканта — этому предшествовал инцидент, в который ненароком оказался втянут и сам Ильвран. Принцесса Элштэррин в тот раз ни в чём не созналась, но Его Величество и не стал допытываться — со всем этим делом вполне себе справились замковые шпионы. Пока принцесса отсиживалась, будучи глубоко обиженной, в своих покоях, в темницу к дознавателям тем же вечером сопроводили леди Иро́нну — ту самую, что наплела Её Высочеству чушь про праздно резвящихся во дворах замка гвардейцах. Сперва она со страху всё отрицала, затем принялась лихо и с горячностью признаваться, мол, она решила придать истории увесистости, когда обсуждала всё это с принцессой, сказав, словно бы её служанка была личной свидетельницей подобной сцены. В действительности — по её же словам — ни она, ни её служанка этого не видели, а лишь только слышали — от других служанок. Те стояли втроём возле лестницы в одном из холлов, а леди Иронна их подслушала. «Клянусь! — едва не кричала она, вытаращив глаза. — Это всё рассказывала та ярко-рыжая с веснушками и зелёными глазами!» На слово предполагаемым изменникам никто не верит, но информацию всё же решили проверить — и двух из тех троих служанок нашли, только вот самую главную из них — нет. Даже более того — обе девушки не помнили такого разговора, а управительницы не смогли найти среди подчинённых им служанок ни одной такой, какая соответствовала бы заявленной внешности. Нашлись, конечно, и рыжие, и веснушчатые, и зеленоглазые, но леди Иронна ни в одной из них не узнала ту самую. И можно было бы уже решить, что она попросту отчаянно выгораживает себя, не найдясь с другим дельным объяснением своей измене, если бы не одно «но»: практически все дознаватели, имевшие с ней дело, остались в сомнениях. «Девушка не лжёт», — мотал головой главный из них, в очередной раз встречаясь с Его Величеством. Это оставило в большом смятении всех, кто имел ко всему этому хоть какое-то отношение. Была ли леди Иронна так искусно хитра, что смогла завести окружающих в столь глубокое заблуждение? А если нет, то кем была та рыжая, как проникла в замок и провернула всё это? Вероятнее всего, что шпионкой, сумевшей каким-то образом подкараулить леди Иронну и внушить ей всё то, что она впоследствии говорила на допросах. Но оставался ещё один вопрос: чего конкретно добивалась так неизвестная? Если посрамить Её Высочество, то не совсем ясно, каким образом: даже если бы её застали в замке в щепетильном положении с кем-то из гвардейцев, то вряд ли стали бы болтать об этом, ведь все, живущие в замке, хорошо осознают опасность подобных действий. В таком случае можно предположить, что расчёт был на то, чтобы подтолкнуть к чему-то определённому саму принцессу. Но при таком раскладе получалось, что руководил замыслом некто весьма далёкий не только от Её Высочества, но и от «вдовствующей королевы», ожидаемо стоявшей за всеми этими акциями, направленными против достоинства принцессы. С музыкантом они поступили умно и расчётливо, но вот в предыдущий раз, с ложью про гвардейцев — нет. Есть на свете мерзавцы, дерзающие фантазировать на данный счёт, но в действительности Пламеносные, напрямую служащие королевскому семейству, никогда не позволяли себе вступать в какие-либо либо интрижки с принцессами и дамами Двора. Но даже если допустить подобную возможность, всё равно ничего не вышло бы — просто потому, что Её Высочество привыкла относиться к гвардейцам как к слугам, и мужчин она предпочитала совсем других: лощёных и куртуазных — таких, что умеют долго и красиво говорить. По этой причине нынче Двор состоял преимущественно из юных леди, составляющих, по мнению короля, безопасное окружение для принцессы. Но, как оказалось — не совсем.