— Он всё ещё жив?

Ильвран без уточнений понял, кого имеет в виду Её Высочество, — она задала этот вопрос не впервые. По сути дела, он был одним из двух, которые она вообще озвучила за эти четыре дня — другой касался возможности передать кое-кому послание, но служанка, с которой принцесса обсуждала это, не могла выполнить её просьбу, побоявшись гнева короля, и младший капитан так и не узнал, какие слова она хотела сделать известными и кому они предназначались. Что касается музыканта, то по крайней мере один раз в день Её Высочество задавала один и тот же вопрос, на который Ильвран не мог дать ей внятного ответа. Всем было понятно, что преступник подобного рода не жилец — в самом лучшем случае его могли отправить в худшую из шахт эльфийских земель, где его неприспособленная к столь тяжким условиям натура не выдержала бы дольше пары недель. Более того, он сам стремился распрощаться со своей жизнью, а от того, кто её не ценит, она и сама ускользает. Но всё это было доводами; правдой же было то, что убить себя ядом музыканту не удалось, и он понемногу приходил в себя в замковой темнице. Ильвран ни разу не видел его после того, как он был уволочен из зала, но слышал о его судьбе. Принцесса, по всей видимости, испытывала к нему чувство жалости, но это мало что могло изменить. На уме младшего капитана до сих пор вертелись строчки из той наглой песенки… Сколько людей успели услышать её, прежде чем стража подхватила его и конвоировала в замок? И всё бы ничего, если бы при себе музыкант не имел броши Её Высочества — а на всех украшениях, принадлежащих королевскому семейству, ставится особый оттиск, будь оно изготовлено по заказу или подарено. Она могла подтвердить сюжет его песенки, и именно этого больше всего опасался король. Огромная доля жителей эльфийских земель никогда не увидит принцессу лично, а потому было чрезвычайно важным то, что о ней говорили в обществе. Вражеская сторона нацелилась как раз на это — на разрушение её репутации. Принцесса Элштэррин могла быть ещё очень далека от реального правления, но кто подчинится королеве, не вызывающей уважения?

— Он — изменник, Ваше Высочество, — ответил младший капитан, решив, как и до этого, не говорить прямо в отношении музыканта, — и не достоин Вашего внимания.

Раскрывать подробности ему было не велено, но принцесса сильно переживала по этому поводу, и он не хотел усугублять её состояния. Она же, будучи сообразительной, уже изначально вычислила по его ответу, отображающему время настоящее, что музыкант продолжает жить, а потому не продолжала разговора. Было это к лучшему, так как ничего более того Ильвран ей больше рассказать не мог.

Ещё несколько минут задержавшись возле принцессы, он взглянул на тарелки с недоеденным ужином и на продолжающее валяться платье и взвесил мысль о том, что, быть может, ему стоит зайти чуть дальше тех границ, которые он соблюдал всю свою жизнь, и предложить Её Высочеству не пренебрегать пищей и подобающим ей облачением, но одёрнул себя, так как в том не было бы никакого смысла — принцесса Элштэррин, какой бы покладистой она ни казалась при дворе, обладала тем нравом, что в моменты, когда это было возможным, не прогибался ни под мольбами, ни под угрозой. Мнение Ильврана она бы вообще не стала рассматривать — те времена, когда гвардейцы были её друзьями, давно прошли.

Именно в тот момент, когда он уже собирался уходить, так как его смена подошла к концу, в дверь постучали, и тот факт, что она приоткрылась мгновением спустя, говорил о имеющемся у неожиданного гостя королевском разрешении на посещение данной комнаты. Повернувшись лицом ко входу, младший капитан столкнулся взглядом с высокой и красивой женщиной. Неоднородно светлые волосы, разделённые сбоку и переброшенные на одну сторону, бархатное зелёное одеяние и искристые тёмные сине-зелёные глаза — любой из постояльцев столичного замка тут же узнал бы Аула́стрию, являющуюся придворной музыкальной исполнительницей. Она была старше Ильврана и знала своё ремесло даже лучше, чем он — своё, чем вызывала в нём восхищение. Кроме того, младший капитан не мог вспомнить ни одного такого случая, когда её песни не зацепились бы за его слух и не крутились на языке даже после того, как переставали разноситься по замковым помещениям.

— Ваше Высочество. — Музыкантша поклонилась, держа свой инструмент за гриф, точно повариха — шею пойманного ею гуся.

Принцесса Элштэррин даже не пошевелилась, усилив удручённость Ильврана своим состоянием. Она всегда была так безукоризненно вежлива, что сейчас, не проявив ни толики внимания наведавшейся к ним эльфийке, которая при том ещё пользовалась любовью и благосклонностью почти всего Двора, казалась подменышем. То ли так велика была её сокрушённость, то ли Её Высочество назло ситуации намеренно перестала вести себя как принцесса, но находиться во всём этом было неуютно как Ильврану, так и двум служанкам, стоявшим возле входа со сцепленными перед собой руками и опущенными в пол глазами.

Наконец Её Высочество слегка ожила, и с её стороны раздался тихий вопрос:

— Ты знаешь песню о пташке, которая искала дорогу в свой особый счастливый край?

Музыкантша переглянулась с младшим капитаном и ответила:

— Думаю, что так, Ваше Высочество.

За этим последовала тишина, минутой после показавшаяся Ауластрие одобрительной. Она быстро поискала глазами, куда бы можно было присесть, но, не найдя такого места, была вынуждена взять инструмент в свои руки и играть стоя — благо, он был не так велик, и она могла его удержать, пусть это и было не совсем удобным для неё. Принцесса Элштэррин за всё то время, что исполнительница разыгрывалась и начала играть вступление, всё так же сидела в своём кресле, даже не выглянув в их сторону. Ильвран следил за её реакцией, а потому заметил её недовольство ещё раньше, чем она озвучила его.

— Довольно, — оборвала она Ауластрию прямо во время её игры, когда та даже не успела добраться до первого куплета, — можешь быть свободна.

Музыкантше не оставалось ничего иного, кроме как откланяться, а младшему капитану — принять за должное, что в ближайшее время просветления во взаимоотношениях Его Величества и принцессы ждать не следует. То, что он позволил исполнительнице прийти сюда, очень многого стоило, но принцесса была полна горечи и не разглядела в этом шанса на примирение. Ильвран не винил её, но жалел об упущенной возможности — он служил династии Первых Королей с искренностью, а потому такое положение дел не могло не омрачать и его тоже.

— Ваше Высочество, я покидаю Вас до первого часа утра, — сказал он. — Если Вам будет что-либо необходимо, Вы можете вызвать меня в любой момент.

Он бы мог остаться на более продолжительный срок и даже не уходить вовсе, но принцесса вряд ли жаждала его круглосуточного присутствия, а он, будучи королевским гвардейцем, должен был считаться даже с её невысказанными пожеланиями.

— Освободи его, — отвечая на секундой ранее прозвучавшее предложение, тут же промолвила она.

Голос её загодя сообщил Ильврану, что она не рассчитывает на его помощь, но, возможно, самую малость надеется на неё, и от этого ему сделалось не по себе, как это бывало каждый раз, когда чувство долга в нём вступало в противостояние с тем, как хотелось поступить ему самому, — но первое ещё ни разу за всю его жизнь не уступило второму. Не смогло оно сделать этого и сейчас.

— Это не в моей власти, Ваше Высочество, — не отъюливая, прямо ответил младший капитан.

Принцесса, разумеется, сообщила ему, что он свободен, — всё тем же безжизненным тоном, которым она ранее дала понять музыкантше, что та подвела её ожидания.

Ильвран поклонился ей, как того требовал устав, и вышел в коридор, в дверях сменившись с другим Пламеносным, заменявшим его в командовании остальными гвардейцами Её Высочества. Последующие часы полагались ему на сон, но младший капитан был вынужден отвлечься от своего расписания — вскоре после того как он покинул принцессу, ему сообщили о вызове к королю. Учитывая, что Ильвран предполагал нечто подобное, неожиданностью это для него не стало, и он отправился прямиком в приёмную Его Величества.

Прогулка по безлюдным коридорам позволила младшему капитану упорядочить свои мысли и даже дала немного отдыха. Подобное было ему по душе: являясь человеком скорее обособленным, нежели компанейским, он чувствовал себя вполне комфортно наедине с собой. Кого-то могло отпугнуть не только это, но и темнота, в которую был погружён путь Ильврана — в тех местах замка, которые перестали быть обитаемыми, не было ни светильников, ни факелов, и полагаться можно было только на свет извне, если только, конечно, поблизости были окна, — но даже это не вредило младшему капитану, так как в любой момент он мог использовать свою магию, дававшую достаточно освещения. Правда, королевские гвардейцы редко прибегали к столь будничному её использованию, так как полагали, что это было бы сродни охоте с фамильным мечом наперевес или вычёсыванию блох из собачьей шерсти гребнем с драгоценностями, но запрета как такового на этом не стояло. Ильвран же шёл, полагаясь на своё уже успевшее пообвыкнуться с темнотой зрение, а также на знание всех этих коридоров. Конечно же, наощупь младший капитан знал далеко не все ходы столичного замка — тот был поистине огромен и в эльфийских землях уступал разве что главному замку Старой столицы, но от последнего к настоящему времени в принципе мало что осталось, — тем не менее продвигаться по ним этим вечером было совсем несложно, и в нужном месте Ильвран оказался даже быстрее, чем рассчитывал.