Впрочем, он не продолжался вечно, и немного времени спустя коридор закончился. Свернув направо, Криандра прошла сквозь пустой арочный проём, даже не заметив открытой настежь двери, и тяжело рассталась с опорой в виде стены. Качнувшись, она всё же сумела сохранить равновесие и пошла дальше совсем уж неровной походкой, но фигура незнакомки впереди всё тем же образом тянула её за собой. Зеленоглазая шла, не разбирая дороги и почти что не имея никакого понятия, где она находится. Вокруг было тихо, пахло цветами, и чуть шелестели листья на лёгком ветру. Она продолжала идти невесть сколько, едва касаясь пальцами попавшейся под руку стены слева от неё. Когда незнакомка остановилась, Криандра тоже замедлилась, чтобы встать рядом с ней. Впереди был виден свет; зеленоглазая протянула руку и коснулась, судя по звуку, стекла. Фигура, стоявшая сбоку от неё, повернула к Криандре голову, и та ответила ответным движением. Больше она лица незнакомки разглядеть не могла, но её голос вновь разнёсся глуховатым эхом в её уме. «Станцуй ещё раз», — сказала она, и внутри зеленоглазой эти слова отдались просьбой, причём касающейся некоего завершённого действия: ей будто предлагали сделать это в последний раз. Криандра, не ощущая в себе достаточно сил, на миг замерла, прислушиваясь к окружавшему её пространству. До её ушей словно издали доносились звуки, издаваемые струнным инструментом. Эта мелодия присутствовала где-то на грани её слуха, но этого оказалось достаточно, чтобы она вновь зашевелилась. Неуклюже двигая руками, лишённая всякой грации, зеленоглазая отступила на пару шагов и медленно закружилась — это давалось ей нелегко; даже мелкие камушки, попадавшиеся под тряпичные подошвы, норовили сбить её с ног, и, тем не менее, её невыдержанный в едином ритме танец не прекращался. Кружась, она ненароком задела ветви растущего здесь куста и оцарапала руку, но всколыхнутое растение источило в ночной воздух ещё больше сладкого запаха. Криандра глубоко вдохнула его и, закрыв глаза, продолжила танцевать. Она не чувствовала себя, как не чувствовала ни вечно сопровождавшую её ответственность, ни каких-либо тревог. А потому, скорее к счастью, нежели к сожалению, всё постепенно начало исчезать в круговерти её танца: находившийся поблизости свет, колыхание ветвей где-то в стороне, земля под её ногами, далёкая музыка и наконец — она сама.
Есть вещи, которым нельзя дать точной характеристики в силу того, что их истинное значение заложено в глазах каждого отдельно взятого человека, — и комната, в которой находился Пламеносный, вполне вписывалась в их число. Для людей, привыкших жить в замках, она была мала — всего семь шагов в длину и чуть меньше того в ширину — и относительно пуста: в ней «обосновались» только два высоких комода слева от входа, содержимое нижней части которых скрывалась за дверцами, а верхняя являла собой застеклённые полки; шпалера с достаточно примитивным природным сюжетом, застилающая стену справа, и маленький столик с табуретом, явно принесённые сюда позже всего остального. Когда-то это место, вероятнее всего, служило кабинетом кому-то из прислуги; позднее его переустроили во что-то другое, а в конце и вовсе оставили за ненадобностью. Множество людей нашло бы эту комнату уютной — особенно после того, как здесь был наведён порядок, — но для впавшей в немилость принцессы она была сродни тюремной камере.
После суда над изменницами Её Высочество даже не успела дойти до своих покоев, как их нагнал старший капитан Варонмэ с другими гвардейцами и сообщил королевскую волю, отправившую принцессу в это место. Ильвран был рад тому, что выполнение этого приказа было поручено старшему капитану, так как, если бы это сделал он сам, Её Высочество, и без того не сильно его любившая, вконец возненавидела бы его — и осталась бы совсем одна; а в условиях, выпавших ей после ссоры с Его Величеством, это стало бы уж слишком жестоким наказанием. Но в результате оказалось, что присутствие Ильврана ничуть не скрасило те четыре дня, которые принцесса успела провести в этой комнате. Ей было запрещено сообщаться с кем-либо, за исключением двух служанок, которые были приставлены к ней королём и которых Её Высочество совсем не знала, и гвардейцев, остающихся в коридоре; также ей нельзя было покидать это место, кроме как ради похода в отхожее место — но и тогда она не могла отклониться от курса и заглянуть куда-либо. Как правило, в такие моменты любые люди, которые имели возможность появиться у неё на пути, были заблаговременно разогнаны, и принцесса шествовала по коридорам восточного замкового ансамбля только лишь в сопровождении своих гвардейцев. Кроме ограничения в передвижениях, Её Высочество также была лишена большинства вещей, полагавшихся ей по статусу. Её кормили реже и только пятью блюдами, которые, при этом, выбирала не она сама; привычные для неё купания заменило широкое блюдце, куда служанки дважды в день наливали чистую воду; и, наконец, она не имела никакого доступа ко всем своим вещам — ни к одежде, ни к украшениям, ни даже к тому, что могло бы её развлечь.
«Тогда мне это не нужно», — сказала она тем вечером в зале после суда, глядя в лицо королю, — и он исполнил её желание.
Всё, разумеется, могло сложиться иначе и куда как хуже: Его Величество мог лишить свою правнучку титула или отправить её в изгнание в один из дальних, глухих уголков эльфийских земель. Он её пожалел — это было очевидным, — но без наказания за необдуманные слова не оставил. И если бы младший капитан не знал принцессу Элштэррин, он бы решил, что причиной чувства глубокой апатии, охватившего её, послужило именно это. Только было всё в действительности совсем не так однозначно.
Взглянув вправо от себя, Ильвран описал взглядом лёгкое прямое платье, кроем так непохожее на те наряды, что обычно носили в этом замке: было оно сделано из светло-бежевой ткани, имело вшитый в него тонкий золотистый пояс и украшено вышивкой в виде крупных красных роз с зелёными лепестками, — и лежало, брошенное на табурет, с тех самых пор, как принцесса сняла его с себя в день, когда её привели сюда. Сейчас на Её Высочестве было только светлое нижнее платье, и любому, кроме служанок и королевских гвардейцев, было бы постыдно смотреть на неё, должным образом не убранную; и Ильвран тоже не стал бы смотреть, но его делом было наблюдать за принцессой. Она, вопреки своему изобретательному характеру, не стала предпринимать что-либо, а просто покорилась обстоятельствам — но выглядела при этом не кротко, а в прямом смысле слова сломленной. Почти всё своё время она коротала, втиснувшись в высокое, глубокое мягкое кресло, которое принесли сюда в первую ночь — в нём она сидела и в нём же спала. Более того, будучи натурой светской, она непривычно много молчала, чем тоже вызывала в своём нынешнем окружении весьма тяжёлые чувства. Если бы, находясь в таком состоянии, она попросила бы о чём-нибудь Ильврана, ему бы пришлось переступить через свои собственные желания, чтобы отказать ей, но единственной просьбой, последовавшей с её стороны, было снять стекло с нижней части пологого арочного окна — что младший капитан и выполнил. С того момента Её Высочество только и делала, что смотрела в пространство за ним.
А ещё порою она начинала тихо плакать и не останавливалась по несколько часов кряду. Ильвран знал принцессу с ранних лет её детства, а потому мог отличить, какие чувства вызывали всё это. Была это вовсе не обида — такие слёзы младший капитан замечал чаще остальных, и были они проявлением внутреннего каприза Её Высочества. Нынче это было чем-то совсем иным: куда более серьёзным и обстоятельным. Чем-то, что было достойно сочувствия.
Переведя взгляд к окну, Ильвран посмотрел на гаснущее солнце и стремительно опутывающую всё вокруг темноту, после чего вернулся глазами к принцессе, вот уже несколько часов неподвижно сидящей в кресле, так что со двери можно было видеть лишь её тонкую светлую руку, лежащую на изгибистой линии подлокотника, в свою очередь вытекающую из его спинки. Младший капитан, стоявший чуть сбоку и сзади, тем не менее мог видеть её лицо — стоило лишь чуть наклониться, — но никаких перемен в его выражении он не разглядел. Глаза принцессы вновь блестели, пока она безотрывно наблюдала за картиной, раскинувшейся за окном; но вот, что-то случилось, и она впервые за весь день разомкнула губы, после чего произнесла: