Она чувствовала себя так, словно её окатили ледяными помоями.

Не шевелясь, она смотрела на песнопевца, пока один из тюремщиков — тот, кого она посчитала возможным начальником темницы, — не подошёл к возвышению и не передал что-то, ранее зажатое в его руке, гвардейцу. Тот, в свою очередь, поднялся к трону и подал это королю. Его Величество смотрел на небольшой предмет не дольше десяти секунд, после чего взял его и, почти не глядя, отшвырнул в сторону.

Элштэррин под ноги приземлилась серебристая брошь, отображающая цветок розы, обвитый шипастым стебельком с листочками.

Её брошь.

— Кто ты таков? — повелительным тоном спросил Его Величество, не отводя пристального взгляда от музыканта.

Тот отодвинул свой инструмент в сторону, явно не смея смотреть куда-либо, кроме начищенного пола перед собой, с которого на время был снят ковёр. Видимо, он понимал, что выкручиваться смысла нет, и с видом человека, сдавшегося на милость врагу, ответил:

— Моё имя Карри́зо. Я — музыкант из Ориадэна.

Принцесса знала Ориадэ́н — это был город, расположенный неподалёку от реки Шилалиан в её владении, Арнсдэйре. Раскрывшаяся ложь потрясла Элштэррин: получается, он без особого труда обвёл её вокруг пальца, представившись зарфийским песнопевцем, в то время как в действительности являлся простым местным артистом. От стыда ей хотелось провалиться сквозь землю — а ведь она на самом деле поверила ему… Какое счастье, что хотя бы не дошло до раскрытия секретов! Потому как принцесса не смогла бы жить дальше, узнав, что её самая тщательно хранимая тайна оказалась вложена в похабную песенку и распевается перед насмехающимся надо всем людом.

— Ты обвиняешься в клевете против принцессы крови Первых Королей.

Элштэррин, как и король, смотрела на музыканта, но тот ни разу не взглянул ей в ответ.

— Злонамеренная ложь карается смертью, — тем временем добавил Его Величество. — Что ты можешь сказать в своё оправдание?

Принцесса слышала, что сказал её прадед, и понимала это, но не принимала должным образом и потому не отреагировала на это как следует. На тот момент ей казалось, что это формальность, вынужденная мера, чтобы музыкант сознался в своих мотивах. Элштэррин тоже жаждала этого: услышать правду и выявить причину, по которой он так поступил с ней. Она могла бы заподозрить его в жестокости и хитрости, но та недолгая встреча, что связывала их, заставляла её полагать, что дело в чём-то совершенно другом; и она должна была узнать — в чём.

Музыкант, по-видимому, верно истолковал взгляды монарших особ, остановившиеся на нём, и тишину в зале. Он опустил голову ещё ниже, вздохнул и потянулся рукой в карман. Стоящие кругом него гвардейцы и тюремщики позволили ему беспрепятственно вытащить оттуда маленькую бутыль и такую же небольшую по величине тряпицу. Элштэррин, затаив дыхание, наблюдала за тем, как он смачивает её и подносит к бровям.

— Я верен тому, во что верю, — по-простому ответил музыкант.

Короля такой ответ вряд ли мог устроить, да и принцессу — тоже, но она не смела вмешиваться, а вот Его Величество мог делать всё, что хотел.

— И во что ты веришь? — спросил он.

Карризо потирал бровь до тех пор, пока Элштэррин не заметила: то, что казалось волосинками, с лёгкостью отделялось от его лица и оставалось на тряпице, когда он проводил ею по ним.

— В возможность существования справедливости, — спокойным тоном продолжил музыкант, — в достойных правителей, честный суд и равноправие. В то, что человек может жить там, где он хочет, и не испытывать на себе презрение тех, кто, как им кажется, живёт там дольше.

Приступив ко второй брови, Карризо стёр и её, что дало принцессе понять: перед ней полукровка. Он старался выглядеть невозмутимым, но был больше похож на артиста, который понимал, что верёвка, на которой он висит, вот-вот оборвётся. И Элштэррин неожиданно для себя испытала к нему жалость. С полукровками она никогда никаких дел не имела, но ей доводилось слышать о том, что в эльфийских землях ещё жива традиция, согласно которой повитухи прижигают новорожденным от смешанных союзов брови, после чего те уже никогда не отрастаю. Этот обычай был введён во времена Первого Короля — Аара́нтэ; таким образом он дал своему народу возможность отличать «чистокровных» эльфов от «чужаков». С тех пор многое изменилось, и полукровки наряду с чужестранцами согласно официальной позиции власти больше не должны были испытывать на себе все предписанные им ранее притеснения, но народ в некоторых вопросах продолжал жить своей жизнью, отдельной от королевских законов. Но была ли в этом вина Элштэррин, не имевшей к подобным вещам никакого отношения?

— Это обещает своим людям узурпаторша?

После гибели Эрсвеуда прадедушка больше никогда не называл его супругу ни по имени, ни по титулу, который она сама себе присвоила, и это был первый раз, когда принцесса не стала возражать — просто потому, что была слишком сосредоточена на музыканте и его ответах.

— Я был при дворе Её Величества, — сказал он, действительно сохраняя верность той, кому был предан, — и могу с точностью заверить Вас, что это место даёт надежду таким людям, как я.

Король неподвижно сидел на своём троне, оставаясь неприступным для всех тех предательских слов, которые произносил, по сути, его подданный, но Элштэррин чувствовала себя иначе — обманутой в своих самых добрых чувствах и преданной там, где она меньше всего ожидала этого. В то же время она видела перед собой человека, одарённого сверх меры, но подавленного в самой глубине своей души, и из-за этого она не могла злиться на него так, как он того заслуживал.

— Это стоило того, чтобы пожертвовать принцессой Элштэррин? — прямо спросил Его Величество.

Она тоже хотела это знать. Ведь, в конце концов, она не сделала никому ничего плохого… Почему он обманул её? Почему сочинил ту песню?

— Короли, принцы и принцессы, да и хозяева земель часто жертвуют простыми людьми ради высшей цели, — ответил музыкант и краем глаз впервые задел Её Высочество, — почему бы нам не пожертвовать ради этого же вами?..

Произнёс он это не слишком решительно, но Элштэррин всё равно было больно выслушивать подобное. Это было ужасно несправедливо, и она не знала, как справиться с этим разрывающим её грудь чувством. Она ведь была хорошим человеком и заслуживала его песен, а не презрения… Разве не так?..

Его Величество король ещё долю минуты смотрел на музыканта, после чего — как казалось принцессе — он должен был повелеть вернуть виновного в темницу, но Карризо вдруг потянулся к своему инструменту и вновь водрузил его на свои колени. Облизнув губы, он поцеловал смычок и без разрешения принялся играть другую песню: более мрачную и низкую по звучанию, чем все те, что Элштэррин слышала от него до этого. Когда к мелодии присоединились слова, стало понятно, что это было чем-то наподобие баллады. Принцесса, пусть и страдающая внутри себя, всё равно прислушалась к ней, целиком превращаясь в слух.

— …великий герой, и подобных тебе не сыскать, — пел музыкант, и, несмотря ни на что, исполнение его было великолепным, — защитил свой народ от клыков кровожадных волков, но когда распрямилась под царским венцом твоя стать, превратился ты сам во властителя наших оков.

Элштэррин с опозданием поняла, что это не абы какая песня. Она не слышала её прежде, но текст был ей известен — её пели во времена первого короля эльфийских земель. В этом зале она, будучи исполненной, послужила плевком в её прадеда. И, быть может, это имело бы последствия прямо здесь и сейчас, если бы что-то ужасное не начало происходить ещё раньше. Пока Карризо пропевал предпоследний куплет, у него из носа вытек мелкий кровавый ручеёк, разветвлявшийся по мере его пения. Принцесса пережила ни с чем не сравнимый испуг, когда музыкант, подойдя к концу песни, завалился назад. Люди вокруг него засуетились, кто-то вытащил какую-то прозрачную флягу, кто-то другой втиснул её горлышком Карризо в рот. Элштэррин, сама того не понимая, вжалась спиной в стоящего позади неё гвардейца — наверное, она инстинктивно попыталась уйти отсюда, но её, по велению короля, попросту не пускали.

Всё увиденное так потрясло принцессу, что она не могла произнести ни слова. Перед её глазами ещё никто не погибал, и она даже не могла осознать того, что музыкант решился на что-то такое. Что нужно испытывать, чтобы пойти на такой шаг?..