— Удалось узнать что-то новое? — спросил король, всем своим видом давая понять, что в данную минуту он не потерпит задержек.
— Ничего, Ваше Величество, — ответил шпион, — и мы полагаем, что это верный признак того, что вся добытая ранее информация была верна.
Олдрэд наспех обдумал услышанное, а затем кивнул, отпуская шпиона. Тот отодвинулся к стене и пропустил короля с его гвардейцами, не торопясь возвращаться в темницу: дело его было завершено, и он мог не спешить — не в пример Его Величеству, для которого всё ещё только начиналось.
Пройдя въевшийся в память путь до зала, который он мог бы преодолеть спустя столько лет даже с закрытыми глазами, король по привычке остановился возле заднего входа, предназначавшегося для правителя, и сделал несколько вдохов и выдохов. Он был зол до умопомрачения, и ему стоило больших усилий не дать этим чувствам проявиться и охватить его разум, что грозило ещё бо́льшими проблемами. Таковым было всё его правление: одна беда неизменно порождала другую, и как бы он ни пытался их разрешить, всё всегда возвращалось на круги своя — а круги эти были хаосом, не поддающимся никаким исправлениям. В таких условиях, когда его опутанное заботами сердце превращалось в одинокую лодку, не успевшую вовремя пристать к безопасному берегу, единственным, что оставалось, было слиться с нагрянувшим штормом. И, надо сказать, к своим годам Его Величество наконец мог сказать, что он это умел. Но как бы хорошо он ни владел собой, всё то, что ожидало его в зале, всё равно обернётся очередной бедой — Олдрэд даже не пытался обмануть себя, думая, будто на этот раз всё сложится иначе.
Стража открыла перед ним двери и удалилась, уступая своё место гвардейцам, что явным образом намекало на нетипичность ситуации. Его Величество, нацепив на себя давно подобранную им маску сдержанной строгости, вошёл в зал и, миновав его менее освещённую часть — ту, что оставалась за троном, — поднялся на возвышение. Делал он это чинно, как если бы его мог видеть кто-то, кроме гвардейцев, хотя пока что никого, кроме них, здесь больше не было.
Олдрэд поднялся к трону, развернулся и сел на него, размещая руки на подлокотниках, как тысячу раз до этого, — и слушание могло начаться.
Он прождал всего немного — минуты три, быть может, — когда через задний ход к нему вышла, точнее, была препровождена принцесса Элштэррин. Был тёплый вечер, и, скорее всего, она намеревалась провести его в одном из замковых дворов, так как была одета в лёгкий наряд, в котором было бы легко кружиться и идти вприпрыжку — а она до сих пор делала это, когда за ней не наблюдали посторонние глаза. Его Величество видел замешательство на лице правнучки — оно и неудивительно, ведь он ни о чём не предупреждал её, — но разъяснять что-либо подробно не стал. В конце концов, всё рано или поздно находит своё завершение: и ребячество, и незрелость… и даже любовь пожилого человека к своему единственному живому продолжению на этой земле.
Элштэррин остановилась слева от возвышения, но не совсем рядом, а возле колонны крайнего ряда — всего их было по два с каждой стороны. Зал, невзирая на погожую погоду, тонул в приглушённой атмосфере за счёт полузанавешенных окон — если бы массивные шторы были сдвинуты, здесь было бы солнечно, — но, похоже, королю была нужна именно такая обстановка. Принцесса не решалась задавать какие-либо вопросы и лишь опасливо поглядывала на прадеда, этим вечером казавшегося ей совсем чужим. Он не смотрел ей в ответ, и так было даже лучше, потому как под таким его взглядом каждый начинал думать, будто именно он сделал что-то не так. Элштэррин же время от времени делала какие-то вещи, которые в будущем могли вызвать неодобрение Его Величества, а потому она не хотела лишний раз обращать на себя его внимание. Вполне возможно, что случилось нечто из ряда вон выходящее, и он просто хотел, чтобы принцесса, готовящаяся в будущем перенять у него королевскую власть, присутствовала при этом — а значит, не следовало преждевременно волноваться и сводить всё к своей персоне.
Стоя в окружении четырёх своих гвардейцев, она согнула руки и вложила одну ладонь в другую, ожидая развития событий. В зале царила почти что абсолютная тишина, а потому, когда приоткрылись огромные двери в самом его конце, этот звук неприятно резанул по внутренней настроенности Элштэррин, вынуждая её как встрепенуться, так и собраться с духом — ведь если всё складывалось именно так, как она подумала, то этим вечером она являла собой нечто вроде наследницы короля и выглядеть должна была соответствующе. Только все её представления о происходящем осыпались, как порой это случается с позабытым, оставленным в пустой вазе иссохшим цветком.
По направлению к трону шло четверо человек — все королевские гвардейцы, но из тех, кого Элштэррин видела чрезвычайно редко, так как их доспехи не показались ей хорошо знакомыми, — а также ещё один, судя по его виду, пришедший прямиком из темницы — его род занятий выдавала всё та же форма. Принцессу эта часть замка всегда интересовала меньше всего — если вообще интересовала, — а потому она не могла сказать, был ли это обыкновенный тюремщик или же начальник, но одно лишь его присутствие наводило на неё жути. Но настоящее чувство ужаса она испытала, когда все пятеро остановились на почтительном расстоянии от возвышения с троном, не подбираясь к нему слишком близко, и двое шедших впереди гвардейца расступились — и тогда Её Высочество увидела его.
Державшаяся позади пара гвардейцев отпустила его руки, и зеленоволосый мужчина упёрся ладонями в пол. Пришёл он сюда явно не по своей воле — его сюда притащили, но в ходе этого он вёл себя так тихо, что Элштэррин до поры до времени и не заметила этого. Теперь же всё предстало пред ней в своём истинном свете. Едва только принцесса увидела его, как всё в ней вздрогнуло узнаванием: это был тот музыкант, Филин. Ссадины на лице не помешали ей распознать в нём человека, несколько дней назад всколыхнувшего её душу своим невообразимым музыкальным талантом. Элштэррин мгновенно вспомнила ту волшебную встречу, и ей не верилось, что он был сейчас перед ней — с виду такой затравленный, сидящий на полу, куда его бросили, как если бы что-то было не так с его спиной или ногами.
Принцесса с замиранием сердца бросила взгляд на короля: неужели это всё просто потому, что она посмела пригласить его в замок и сыграть для неё несколько песен?..
Но Его Величество оставался безучастным по отношению к ней и смотрел исключительно на музыканта. В это же время главные двери вновь приоткрылись, и в зал вошёл ещё один тюремщик, принёсший с собой музыкальный инструмент песнопевца, который тут же был вручён ему — но даже без маленькой доли того уважения, что полагается деятелям искусства.
— Пой, — прорезал тишину зала голос короля.
Элштэррин сцепила перед собой руки, болезненно сжав пальцы от захлестнувшего её волнения. Она смотрела во все глаза на музыканта — на то, как он, будучи печальной тенью себя самого, медленно берётся за инструмент. Такой безнадёжности не читалось даже в тех, кто пел Песнь печалей по ушедшим, и Элштэррин напиталась этим чувством, просто глядя на него, из-за чего ей хотелось немедля покинуть этот зал, сбежав в комфортное для неё место и позабыв всё, что она уже успела увидеть. Песнопевец же разместил должным образом инструмент, взялся за смычок — и рука его показалась принцессе настолько обшарпанной, словно бы незадолго до этого ею намеренно водили туда-сюда по неровному камню. Это не могло не сказаться на его игре, и тем не менее Элштэррин ждала его песни.
В выжидающей тишине зала раздались первые ноты, вскоре слившиеся в мелодию. Это было нечто весёлое, совсем неподходящее ситуации, в которой они оказались. А затем наконец прозвучали слова, и всё начало обрастать смыслом.
Песенка была задорной, насмешливой. Песнопевец пел её со старанием, но его пение так или иначе, скорее, отдавало светлой грустью, чем вторило танцевальному мотиву, исходящему от струн инструмента. Каждое прозвучавшее слово отдавалось эхом в голове и груди Элштэррин, всё больше и больше погружая её в ошеломлённое состояние. Филин, которым она так сильно восторгалась всего несколько дней назад и которого без тени сомнения желала видеть в роли придворного музыканта, пел песню о легкомысленной принцессе, раздающей поцелуи всем подряд за сущие мелочи. По сути, он перечислял разных людей: стражников, конюхов, замковых мастеровых и прочих, — после чего называл причины, по которым они могли найти её расположение. «…коль не хромой ты, не жадный на смех, будешь иметь у принцессы успех; нежные руки коснутся лица, алые губы — губ храбреца…» — звенело в ушах Элштэррин, даже когда песня была окончена.