— Шелкоптичьи Холмы? — спросила она.

Самолюбию зеленоглазой вовсе не вредило спрашивать о том, чего она не знала; в конце концов, порой только так и можно было получить требующуюся информацию.

— Несколько высоких холмов восточнее Тэль’эзрина. — Дэирев вернула своё внимание к ней, так как была из тех людей, что неизменно смотрят на своих собеседников, а не куда-то ещё. — До Первой войны с Антар Ша там, среди всей остальной растительности, располагались сияющие рощи: там летали сверкающие насекомые, светились листья необычных деревьев и мерцала вода в маленьких прудах. Туда редко заходили какие-либо животные, а хищники — так и вовсе никогда, так как на тех холмах обитали шелкоптицы: большие, длиннохвостые и длиннокрылые, с отростком на спине, напоминающим накидку из тонкого прозрачного шёлка. Легенды гласят, что иногда шелкоптицы сбрасывали их, и достойнейшие из эльфов носили эти «накидки», украшая ими свои одежды, — те были невероятно красивы и обладали некоторыми магическими свойствами. Но после того, как в эльфийские земли вторглись антарийцы, рощи сильно пострадали, и жизнь в них пошла на убыль. Сейчас холмы полны зелени, но мало что в них сверкает, а шелкоптиц и след простыл — последнюю из них, уже тогда считавшуюся полуреальной, видели незадолго до варанонского плена.

Криандра опустила взгляд и взяла всё ещё достаточно горячую чашку в свои руки.

— Когда нет мира, всё чудесное пододвигается к черте исчезновения, — полушёпотом проговорила она.

Дэирев молчала, глядя на неё и обдумывая её слова.

— Скажи, — отпив глоточек, начала зеленоглазая, — ты из здешней правящей семьи?

Уголки губ её собеседницы приподнялись: то ли в ней вызвал такую реакцию сам вопрос, то ли то, что Криандра всё же послушалась её и не стала заговаривать с ней слишком официально. Самой девушке было бы удобнее обращаться к ней на «Вы», но Дэирев попросила её обойтись без этого; благо, в имперском языке, на котором они общались, имелось обращение, более близкое к «ты», но не такое фамильярное — оно позволяло выдерживать достаточно дружеский, но в то же время в нужной степени уважительный тон.

— Тебя смущает то, что мне называют госпожой Тэль’эзрина, — верно предположила женщина. — Но это не мой титул. У меня вообще нет титула. Бо́льшая часть семейства хозяина земель сбежала, а те, кто остался, погибли в один день с ним — один из командующих Наррарии сбросил его самого с главной лестницы Учёного Дома врачевателей под взглядом множества горожан, собранных на площади перед его фасадом, когда Тэль’эзрин был захвачен.

Криандра вглядывалась в содержимое своей чашки и заставляла себя думать о чае, лишь бы только не представлять себе сцен из озвученного прошлого этого города. Тем не менее уже немногим спустя она слегка неловко спросила:

— Как… как это всё было?

И на этот раз Дэирев совершенно точно уловила смысл её вопроса.

— Как и для всех: неожиданно. — Она отвечала непринуждённо, без излишнего драматизма в голосе или в выражении лица, но зеленоглазая понимала, что в этом замешана скорее выдержка женщины, чем её истинное отношение к имевшим место событиям. — Мы знали, что антарийцы прошли сквозь портал в Ближних Поселениях, но сведения были настолько сбивчивыми и неточными, что мы и не представляли себе всего масштаба происходящего. Удивительным образом они очень быстро расправились с городами на северо-западе и двинулись дальше. Войско Наррарии подошло к Тэль’эзрину в самой середине Норувина. Погода тогда стояла просто невероятная — грозы попросту не прекращались. Сперва мы задыхались от духоты, затем — от дыма пожаров. Слишком немногие осознавали всю тяжесть грядущего положения и покинули город заранее — и этим же спаслись, если только их убежищем не стало какое-то место, по которому впоследствии прошлись другие антарийские войска. Когда же вдалеке показалась армия наших врагов, те, кто остался, наконец-то осознали всё с поражающей ясностью. Это были по-настоящему страшные мгновения: весь Тэль’эзрин полнился чувством отчаяния; оно пропитывало насквозь сам воздух, которым мы пытались надышаться. До начала первых сражений большинство стояло на крышах, террасах и балконах, не в силах отвести взгляда от того, что неумолимо надвигалось на нас с севера. От нашего войска, к которому вскоре начали примыкать обычные горожане, мужчины и женщины, каждый день отрывали огромные куски. Из-за плохой погоды зачастую с утра до вечера стояла темень, так что порой мы переживали поражение ещё до того, как оно случалось на самом деле — разглядеть что-то было сложно, и мы, оставшиеся в городе, падали духом, пока падали и сливались с землёй за его пределами наши солдаты. Мы оборонялись стойко, хоть и понимали тщетность нашего сопротивления. Отряды, которые мы послали в другие города, чтобы просить о подкреплении, всё не возвращались — но наверняка многие верили до самого конца. А затем, ещё до окончания Норувина, наши силы истаяли настолько, что антарийцы прорвались в город — и началась резня. Почти все оставшиеся в живых горожане, которых нынче можно встретить, это те, кто прятался в тот и последующие дни.

Их бы можно было обозвать трусами, но у Криандры, внимательно прислушивавшейся к рассказчице, язык не повернулся бы произнести такое. Это в красивых историях люди, не имеющие ни единого шанса уцелеть, берутся за подручные вещи и бьются насмерть, тем самым отстаивая свою личную доблесть, но в жизни всё гораздо сложнее. После нескольких совершенно кошмарных недель, когда ты перестаёшь быть самим собой из-за резко перевернувшегося с ног на голову и сочащегося смертельной опасностью мира, редкому человеку удастся найти в себе достаточно отваги, чтобы положить этому конец. Но нужно ли это вовсе? Что хорошего это принесёт, если напуганный, ослабевший человек набросится на превосходящих его во всём завоевателей? Не разумнее ли сохранить себе жизнь, чтобы затем изменить её, вместо короткого мгновения невероятной, но летальной храбрости? К тому же не всегда человек исходит из мыслей о себе самом: вполне возможно, что многие горожане прячась спасали не только себя, но и будущее тех, за кого несли ответственность. В таком случае миг героизма вообще мог бы перечеркнуть сразу несколько жизней — причём абсолютно напрасно. Криандра понимала это точно так же, как и Дэирев, в голосе которой не отдавалось ни грамма стыда или неловкости. «Иногда поступать так, как должно́, — более доблестно, чем делать всё то другое, что принято таковым считать», — подумала она, глядя на собеседницу.

— Что было потом? — всё так же приглушённо спросила зеленоглазая и снова отхлебнула чай — её горло слишком быстро пересыхало.

— Потом антарийцы начали наводить здесь свои порядки, — продолжила Дэирев. — Собрали всех оставшихся в этой части города, заперли их в домах. Обобрали большую часть Тэль’эзрина, после чего Наррария отправился дальше на восток, оставив здесь гарнизон и забрав с собой тех из местных, кого он посчитал полезными. К счастью или к сожалению, антарийцы прознали про горючий гриб, и это многое изменило.

— Горючий… гриб? — повторила Криандра.

Женщина кивнула.

— Глубоко под городом пролегают тоннели — настолько древние, что никто не может сказать, какого они происхождения: искусственного или природного. Они многочисленны и сильно запутаны, но главная их примечательность заключается в том, что они — нередко почти целиком — постоянно обрастают горючим грибом. Горожане тысячелетиями добывают его, после чего обезвреживают и переправляют в другие города, где его используют в разных целях, чаще всего — в осветительных приборах, так как у горючего гриба очень высокие свойства горения. Но антарийцы, разумеется, нашли ему другое применение… Впрочем, — не позволяя оправданной мрачности вторгнуться в их разговор, ускользнула чуть в сторону Дэирев, — наши добытчики делают всё возможное, чтобы партии не были так велики, да и в целом не отличались прежней эффективностью.

Зеленоглазая не стала спрашивать почему местные содействовали захватчикам — это было и так понятно, — но она чувствовала, что её собеседница заговорила об этом неспроста, а потому заметила:

— Полагаю, они всё равно считают его ценным ресурсом.