— Что это такое? — буквально выдохнула она, мечась взглядом между рукой Пламеносного и его глазами.
— Врачеватели называют это лечебной исправительной конструкцией, — тихо ответил Альбрин. — Она должна помочь моей кисти вернуть подвижность.
— А… — Моруэн не сразу сумела произнести свой вопрос, — …а почему она не двигается?
— Мышцы порезаны, связки порваны. — Пламеносный рассказывал о своей руке так, будто она была вовсе не его — настолько безучастным в этот миг казался его тон. — Фаланги смещены. И всё сплошь залито чародейской магией.
Эльфийка оторвала взгляд от руки своего собеседника и широко раскрытыми глазами уставилась ему в лицо.
— Как?.. — со встревоженным выдохом вымолвила она.
— Антарийцы, конечно же, — ответил он и взглянул в другую сторону, кажись, таким образом попытавшись стряхнуть с себя беспокоивший его взгляд эльфийки. — Они испытывают к Пламеносным великое презрение — и зависть, как я полагаю. Всех, кого им удаётся пленить, они пытают с особым пристрастием — и не всегда, чтобы что-нибудь узнать.
Моруэн было страшно выслушивать подобное. Она знала, что антарийцы видят в Пламеносных большую опасность, но она не думала, что их кто-то пытает, — по её представлениям с ними просто сражались и убивали в бою. Она в принципе не предполагала, что кого-то могут пытать просто ради удовольствия, потому как ничего такого, находясь в антарийском лагере, она не наблюдала. «Но это ведь не должно было происходить в самом шатре Антье…» — засомневавшись, подумала она — и ещё больше испугалась. Может, где-то в особых местах в военном лагере её любимого командующего кто-то резал на куски Пламеносных, пока она хлопотала со стиркой и уборкой? «Нет, нет, — постаралась она успокоить себя, — Антье такое совсем не нужно. Он — воин, и он совсем не такой жестокий!»
— Что ты сделал? — спросила златоглазая, пытаясь найти хоть какое-то объяснение тому, что случилось с Альбрином.
Пламеносный задержался на ней взглядом, и Моруэн на мгновение показалось, что она разрубила этим вопросом всякое понимание между ними; тем не менее он ответил, сказав:
— Был недостаточно проворен. Или силён. Или и то и другое вместе взятое… Это было похоже на бойню. Не думаю, что кто-либо из нас, воспитуемых, был готов к чему-либо подобному. Мы практически не бывали в настоящих сражениях и, столкнувшись с яростью мало изученного врага, оказались скорее обузой, нежели поддержкой нашим старшим товарищам. Возможно, я преувеличиваю, но…
«Но мы всегда думаем, что в тот самый момент могли бы сделать больше, чем сделали», — докончила в своём уме вместо него эльфийка.
— Мы были истреблены и потеряли Зеркальный город, — словно бы признался Альбрин, и слабая улыбка на его лице отчётливо отдавала горечью.
Моруэн, глядя на него, на мгновение замкнулась в собственных размышлениях. Её мысли отнесли её обратно в Аулар’нон, занятый антарийцами. Она вспомнила свою встречу с Мааршэль, а затем — их разговор. Эта пугающая, таинственная женщина рассказывала ей о судьбе Хранителей Осколков и при этом упомянула, что в городе их оставалось самое большее — восемь человек. «Кто-то погиб, — разносился в уме девушки голос Мааршэль, — кто-то отправился на водяные столбы, кого-то схватили…» Получается, Альбрин был из тех, последних, и теперь он думал, что из его сотоварищей никого не осталось. Златоглазой хотелось сказать ему, что кто-то всё ещё жив и что антарийцы продолжают считать их серьёзной угрозой, но не могла, так как не сумела бы объяснить, откуда она взяла подобную информацию. И всё же ей не хотелось просто сочувственно отмалчиваться.
— Ты здесь, и ты жив, — сказала она.
Это казалось ей весомым аргументом, чтобы воспрянуть духом. Что может быть важнее собственной сохранности? Что бы ни случилось в прошлом, теперь Пламеносный находился почти что в безопасности. Разве это не было достойным поводом для радости?.. Но Альбрин почему-то так не считал. Помотав головой, словно бы отрицая посыл сказанного ею, он промолвил:
— Мои наставники и товарищи мертвы, а люди, которых я должен был защищать от любых опасностей, вынуждены выживать изо дня в день, находясь под тяжким гнётом иноземных завоевателей. Какой смысл от меча, если от него осталась лишь только рукоять, или от проливных дождей, если дом уже выгорел до основания?
Они смотрели друг другу в глаза, и Моруэн понимала: рядом с нею сидит человек, изгрызенный изнутри чувством вины и сожаления. Ей часто казалось, что эльфы сильно приукрашивают благородство Пламеносных, но сейчас она была готова поверить, что Альбрин — именно такой Пламеносный, каких восхваляют в народе. Она доверяла своим ощущениям, и те твердили, что перед нею вовсе не притворщик.
— И ты бы вернулся туда? Даже сейчас? — спросила златоглазая.
Это было бы сродни самоубийству, и никакой здравомыслящий человек ни за что бы не пошёл на такое. Но разве можно сравнить Пламеносных с простыми людьми?
— Если бы этим я сумел вытащить из города хотя бы одного человека — несомненно, да, — ответил Альбрин.
Между ними повисло молчание. Пламеносный, склонив голову, смотрел на дорожку перед собой, но явно видел перед глазами нечто совсем другое, а Моруэн не отводила от него своего взгляда.
— Ты можешь это сделать, — произнесла она неожиданно для самой себя.
До этого дня судьба эльфов была ей совершенно безразлична. Она давно отделилась от своего народа, и потому могла испытывать сочувствие, но лишь к определённым личностям, а не к их общности. Когда Моруэн находилась в очень тяжёлой жизненной ситуации, у неё было крайне мало помощников, и она перенесла чужое безразличие в своё собственное сердце — это казалось ей справедливым. И сейчас, несмотря на то, что из-за своей любви к командующему златоглазая занимала сторону антарийцев, она сказала то, что сказала:
— Нет, не пойти и умереть возле стен Аулар’нона, а вытащить оттуда людей. Антарийцы не вернут город, это точно, но с ними можно попробовать договориться. Жителей можно выменять на что-нибудь, но кто-то должен донести эту мысль до тех, кто у власти…
Теперь Альбрин действительно смотрел на неё с укоризненным неприятием.
— Лучше уж умереть у его стен… Как можно приравнять жизнь людей к металлу и пшенице? Я бы побоялся даже подумать о чём-либо таком при короле — это было бы оскорблением, брошенным в лицо всему народу, когда-либо полагавшемуся на нас!
«Сказал бы ты это пленникам в невольничьих загонах…» — подумала Моруэн, но вслух этого не произнесла. Какой толк от таких выспренних убеждений, если за них нужно расплачиваться чьей-то кровью? Если уж Пламеносные с эльфийским войском в придачу не способны отвоёвывать города, то почему бы не попытаться хотя бы выкупить их жителей? Эльфийка искренне этого не понимала. К тому же упоминание короля и то, с каким величавым придыхание Альбрин говорил о нём, вызвало в златоглазой почти что противоположное впечатление. Там, откуда она была родом, говорили, будто король — дремучий старик, с трудом передвигающийся по своему огромному, пустому замку. Что хорошего можно ожидать от правителя, неспособного даже посетить поле сражения и оценить обстановку, отталкиваясь от своего личного опыта? Он уже давно перестал приносить стране хоть какую пользу — знай только выкрикивает какие-то протесты, а всё остальное время все вопросы решают его высокорожденные советники, сами не знающие, что бы ему насоветовать. Моруэн, конечно, в столичном замке никогда не бывала и с королём не встречалась, но была склонна верить этим слухам. Если бы всё было не так, разве сумели бы антарийцы с такой относительной лёгкостью закрепиться на западе эльфийских земель?
— И что ты собираешься делать? — спросила Моруэн, не подавая виду на то, что она не согласна с позицией своего собеседника.
— Я… как раз думал об этом, — ответил Пламеносный, созерцая обвораживающую красоту Беловодья.
И вновь они замолчали. Златоглазая размышляла о том, что, быть может, она сама поступила не совсем верно, выдвинув Альбрину такое предложение — он ведь был человеком совсем другой категории. Его не учили уступать и идти на примирение — по крайней мере, не в отношении захватчиков. Наверняка у Пламеносных была возможность отступить, чтобы перегруппироваться и нанести более внушительный ответный удар — Антье, бывало, рассказывал ей, что сам поступал так со своим войском, — но они этого не сделали, и Моруэн начинало казаться, что причиной тому было вовсе не упрямство.