Время, проведённое им в заточении, тянулось — знать, сколько его на самом деле прошло, Эмироэль не мог, так как источников естественного света в темнице не было, только яркие светильники на стенах вне шести камер, размещённых в два ряда друг напротив друга. Складывалось впечатление, что уже наступило утро, когда в помещение вошёл какой-то стражник, — этому способствовало ещё и то, что молодой целитель уснул, то ли подремав пару минут, то ли проспав сразу несколько часов. Ожидая, что чиновник уже вынес решение по его делу, эльф поднялся на ноги и подошёл к решётке, так как пришедший стражник вряд ли заглянул сюда по какой-то другой причине — ведь на данный момент Эмироэль был единственным арестованным в этом месте.

— Пять минут, — сообщил стальным тоном стражник и, оглянувшись назад, отступил к камере напротив.

Молодой целитель перевёл взгляд ко входу — через дверь в темницу как раз прошли две девушки. Одна была ему совершенно не знакома, но другую, вцепившуюся в неё, он знал хорошо — едва увидев её, он заволновался так, словно наблюдал ребёнка, ковырявшегося в земле тщательно заточенным кинжалом без чьего-либо присмотра.

— Трина… — прошептал он, но только лишь когда синеглазая, отпустив дрожащими руками свою спутницу, подошла к решётке его камеры.

— Прости, — порываясь заплакать, но, тем не менее, как-то сдерживаясь, ответила она едва слышимо, — что я так долго… В последний момент мне стало так страшно… — Синеглазая наклонила голову, и Эмироэль обхватил её руку, сжимавшую решётку. — Но, — заявила она, — я точно знаю, что хочу погулять с тобой хотя бы ещё раз. Тебе здесь не место. Не беспокойся — я спасу тебя.

С замиранием сердца эльф проследил за тем, как девушка отступила от его камеры, приближаясь к своей спутнице. Остановившись возле неё, Трина повернулась лицом к приведшему их стражнику и сказала:

— Я требую освободить его.

Вышло не так убедительно, как она, пожалуй, рассчитывала, но Эмироэль оценил её старания — было видно, что она старалась взять всю свою волю в кулак и проявить себя с самой решительной стороны.

— На каком праве? — серьёзным тоном спросил стражник.

Трина, чуть запрокинув голову, шумно и глубоко вдохнула, после чего произнесла:

— На праве заклинательницы.

Всё внутри молодого целителя рухнуло в пропасть. Сперва он даже подумал, что ему послышалось, но мгновением после он понял, что всё это происходило на самом деле. Необходимость исправить ситуацию ударила его в грудь, точно какой-нибудь силач.

— Да будет тебе, — с легко считывающимся снисхождением, будто он обращался к миловидной глупышке, сказал Эмироэль, чувствуя себя крайне неприятно из-за того, что он заговорил с Триной тем тоном, которого она заслуживала в данный момент меньше всего.

Но синеглазая проигнорировала его, так и не отведя взгляда от стражника.

— Я докажу, — заверила его Трина и, закрыв глаза, приподняла руки.

Внутри молодого целителя мгновенно вспыхнуло одно-единственное желание: чтобы у неё ничего не получилось.

— Трина, не надо, — попросил он так, чтобы стражник подумал, будто он не хотел, чтобы его подруга выставляла себя на посмешище.

Синеглазая тем временем полностью замерла и затихла. Лёгкий ветерок, взявшийся из ниоткуда, тронул волосы на макушке эльфа. Он всеми силами надеялся, что никто, кроме него, этого не почувствует, но тут Трина взмахнула руками, словно распахивала невидимые ставни на просторном окне, и по всему помещению ударило таким мощным шквалом, что присутствующие моментально прикрыли головы, а решётки затряслись, громко лязгая. Это продлилось недолго — всего несколько секунд, после чего наступило резкое затишье, прерванное лишь вскриком синеглазой, прижавшей к груди свои руки. Ошарашенная девушка, стоявшая возле неё, немедля выбежала за дверь, а стражник застыл на месте, не сводя глаз с виновницы произошедшего.

— Стража! — мгновением после крикнул он, сотрясая помещение громкостью своего голоса.

Эмироэль сжал прутья решётки, также безотрывно глядя на Трину. Он чувствовал себя человеком, не удержавшим в руках и обронившим сосуд, содержимое которого было способно отравить своими испарениями целые города.

Вот теперь была беда — осознал он; вот теперь всему действительно настал конец.

Если и были на свете вещи, которым Криандра могла предаться совершенно самозабвенно, да ещё и в любой ситуации, то среди них определённо числилось изучение всего нового. Всё вело к тому, что когда-нибудь чародей заставит её изучить антарийскую письменность, и вот это время, по его мнению, наконец настало, и теперь в перерывах между чтением зеленоглазая корпела над правописанием. Начала она, разумеется, с того, что, отключив ту часть сознания, которая находилась под воздействием Понимания, выучила алфавит, традиционно состоявший из двадцати четырёх букв, а также двух дополнительных букв, соответствовавших звукам «ц» и «ч», которые в антарийском языке использовались крайне редко и были, в целом, нужны, чтобы передать чужестранные наименования и определения. Сами знаки тоже не доставили ей хлопот, разве что Криандре первое время было немного сложно писать их в словах отдельно, так как на родном языке она писала очень цельно, плавно соединяя все буквы. Антарийская письменность была чем-то похожа на смесь малой доли греческой письменности и в большей степени — типографских знаков, но справиться с ней было совсем несложно; главным было набить руку, чтобы те не выглядели напечатанными слегка барахлящей машинкой. Что ещё упрощало задачу: они не делились на заглавные и строчные буквы — заглавная просто отмечалась сверху продольной линией. Со знаками, обозначающими восклицание, вопрос и прочее было чуть сложнее, так как Криандре пришлось отучиваться от того, к чему она привыкла, но и это через пару часов уложилось в её голове. В итоге, уже на следующий день зеленоглазая проснулась с мыслями об антарийской письменности, верно повторив в уме всё, чему она научилась днём раньше. Теперь осталось всего ничего: выучить грамматику и запомнить слова. С последним, впрочем, могли возникнуть трудности, так как в антарийском языке было очень много слов — для всякой мелочи имелось своё обозначение, и всё это нужно было как-то уместить у себя в голове; но, тем не менее, Криандра ни секунды не допускала того, что у неё это не получится. Времени у неё было достаточно, к тому же успешности занятий способствовало её собственное желание — ведь она не только постигала полезный для нынешних времён язык, но и таким образом могла оградиться от всего того неприятного, что окружало её в быту.

Сидя на своей кровати, притом ещё и в свете яркого летнего заката, зеленоглазая в очередной раз переписала весь алфавит, оттачивая этот новый для себя навык. Обычно она ни на что не отвлекалась, но на данный момент позволяла себе время от времени покоситься в сторону чародея и портнихи, порхающей вокруг него, — этим вечером она была одета чуть скромнее, чем в прошлый раз, но до истинной скромности ей было ещё далеко. Никакого открытого флирта Криандра, к своему удивлению, сегодня за ней не примечала: она будто отрешилась от своего прежнего поведения и вела себя скорее как профессионал, а не девица, вбившая себе в голову охмурить вражеского чародея. Без лишних касаний она подгоняла рукава матово-чёрного камзола, надетого на антарийца в целях примерки, — глядя на это изделие, зеленоглазая должна была признать, что портниха действительно была настоящей мастерицей, особенно если учесть, какую сногсшибательную вышивку она сделала на левом рукаве: к самому её краю летел, приоткрыв клыкастую пасть, переливающийся мелкими жёлто-оранжево-красными бусинами дракон — его туловище легло вокруг рукава, а кончик шипастого хвоста заходил за локоть, устремляясь к плечу. Композиция, что ни говори, вышла потрясающей — не только благодаря тонкости работы, но и тому, как мастерски девушка «уложила» части его тела, так что тот не казался ни вытянутым, ни сплюснутым, ни каким-либо другим образом покорёженным. Именно потому Криандра чуть было не ахнула, когда чародей приказал мастерице своим прохладным тоном:

— Распусти вышивку.

Зеленоглазая не удержалась и в открытую уставилась на портниху. Антариец этого не заметил, но Криандра вполне: лицо девушки на миг помрачнело настолько, что по нему можно было бы отлить маску и, вделав в шлем, распугивать врагов. Она не гримасничала, её брови не сдвинулись в ярости — просто лёгшая на её лицо тень словно бы подчеркнула оцепеняющее презрение, которое она испытала в тот миг. Но, несмотря на это, портниха продолжила своё дело, кротко ответив: