Олдрэд покачал головой вслед её словам.

— Твои учителя хорошо учили тебя, — подтвердил он, — а ты хорошо их слушала.

Элштэррин несколько мгновений молчала, а затем, коротко взглянув в сторону окон, проговорила негромко:

— Я огорчила тебя. Позволила нелепым слухам подтолкнуть себя к глупости.

Его Величество смотрел на неё взглядом короля, в выражении лица которого уже таился намёк на заранее принятое решение о помиловании. «Огорчила», — мысленно повторил он. Не предала, не разочаровала — огорчила. Она была не так наивна, какой порою казалась, — сам тот факт, что она понимала истинные причины недовольства Олдрэда, говорил об этом. Старый король действительно испытывал огорчение, и его неспособность справиться с ситуацией, вызывавшей это чувство, впоследствии прибавляло к этому гнев и раздражение; но в основе своей он, конечно же, был просто расстроен — и напуган. Уж слишком хорошо в нём сохранилась память о первых годах своего правления. Он уже загодя видел все проблемы, с которыми придётся столкнуться его правнучке, но, в отличии от него, Элштэррин будет испытана не только нуждами своих подданных. Шла война — гнетущая и всеобъемлющая, — и Олдрэд не знал, сколь долго будут длиться и в каком виде предстанут перед следующим правителем её последствия. Непрестанно чувствуя за собой необходимость обезопасить свою правнучку от любых испытаний — нынешних и грядущих, — он был вынужден поступать с нею жёстче, чем ему на самом деле хотелось. Если бы только у него был хотя бы ещё один наследник… Он бы отправил принцессу в самое безопасное место, какое только сумел бы найти, а когда угроза миновала бы, а Элштэррин — окончательно повзрослела, он, быть может, даже подарил бы ей ту свободу, которой никогда по-настоящему не обладал никто из их семьи. Но являлось это, конечно, всего лишь мечтами — несбытными представлениями о той жизни, которой было суждено обретаться исключительно в его мыслях.

— Впредь будь осторожна, — спокойным тоном ответил он.

Элштэррин просияла и, прямо как в детстве, села на ковёр возле софы, аккуратно возложив на короля свои руки, а затем — и свой подбородок на них.

— Ты самый справедливый правитель из всех, — сказала она.

Это уже было похоже на лесть, но Его Величество не стал попрекать внучку этим; кроме того, последовавший с её стороны жест, заставил его расчувствоваться. Они давно не сидели вот так — забыв о предписаниях, полагающихся людям их положения и относящихся в том числе и к разного рода касаниям. Элштэррин была уже слишком взрослая, чтобы сидеть вот так вот возле него на полу и, уткнувшись локтями в его ногу, выспрашивать о самых разных вещах — но это напомнило ему о тех счастливых временах, когда его внуки и правнуки были ещё совсем малы, а он — полон надежд относительно их будущего, а потому велеть ей пересесть куда-нибудь Олдрэд не смог. Старикам приятна всякая связь с радостными событиями из своего прошлого, к тому же Его Величество особо хватался за такие моменты, так как с определённых пор начал чувствовать себя так, словно каждый из них мог стать для него последним.

На мысли неожиданно вернулись воспоминания о его последней встрече с Эрсвеудом, и потому король, чувствуя, как трещит от внезапно нахлынувшего на него переживания сердце, промолвил:

— Справедливость — одна из тех добродетелей, без которых не может обойтись ни один правитель, если он желает покровительствовать своему народу, а не попросту управлять им.

Сказав это, Олдрэд вдруг поймал себя на том, что подобных разговоров между ним и Элштэррин было очень мало. Да, он из раза в раз в той или иной форме напоминал ей о том, что она унаследует трон, но до сих пор никто на самом деле не обучал её государственному управлению. Гражданскую войну король был намерен выиграть, а ворвавшиеся на территории имперских стран антарийцы стали совсем уж большой неожиданностью — а потому до прошлого года Олдрэд полагал, что ему удастся найти достойного мужа для своей правнучки, который и станет действительным правителем; этим и объяснялось отсутствие у принцессы должного образования. Только сейчас он осознал, что не потрудился лично вложиться в наставление Элштэррин — и это испугало его, как если бы он вдруг обнаружил, что его воины вышли на поле боя безоружными.

— Хотела бы я быть такой же мудрой, как ты, — элегантно вздохнула принцесса.

Его Величество до конца не разобрался, была ли его правнучка искренна, говоря это, или же вкладывала в слово «мудрый» совсем другое понятие — например, способность решать всё самостоятельно, чего ей действительно очень хотелось, — но он, тем не менее, ответил:

— Всё приходит со временем. Всякие вещи на свете можно вычитать в книгах, услышать от других и узнать самому, если внимательно наблюдать и делать правильные выводы.

Элштэррин была любознательной девочкой, но не слишком усидчивой в тех вопросах, которые не задевали её личного интереса, — а человек, облечённый властью, не может уделять своё время только тем вещам, которые ему нравятся. Впрочем, нужно было отдать принцессе должное: какие бы задачи ей ни поручали, она бралась за их выполнение. Разумеется, была видна разница между тем, что она делала старательно, и тем, на чём лежал отпечаток принуждения, но, так или иначе, в обучении Элштэррин не проявляла ни капризности, ни избирательности, и уже одно это можно было зачислить в её достоинства, при том ещё обнадёживающие старого короля. В конце концов, он сам обладал этим качеством — и в итоге всё же стал тем, кем ему было суждено стать.

— Мне кажется, ты всегда был таким, — устроив подбородок поудобнее, сказала принцесса.

Уголки губ Его Величества приподнялись в непроизвольной улыбке. Он мог бы сразу же опровергнуть её слова, но задержал свой ответ, позволив себе немного обдумать всё это. Всегда мудрый король Олдрэд… Он-то и сейчас не считал себя в достаточной степени мудрым, так что уж говорит о днях его юности? Пожалуй, Элштэррин сильно удивилась бы, раскрой он ей, как всё обстояло на самом деле, — только стоило ли делать это? С одной стороны, он бы поддержал её этим и дал понять, что люди способны меняться, особенно если у них есть на то веская причина, но с другой — это могло бы склонить принцессу к мысли, что можно быть легкомысленной и всё встанет на свои места само собою. Такой вывод, основываясь на жизненном пути короля, мог бы сделать только поверхностный человек. Элштэррин такой не была, но Его Величество решил не рисковать.

Раздавшийся из коридора стук в дверь так или иначе лишил его возможности прокомментировать сказанное правнучкой, и вместо этого он дал разрешение побеспокоить их. В комнату сперва заглянул старший капитан, сообщивший, что слуги выполнили отданный королём ранее приказ. Олдрэд кивнул, и гвардеец отодвинулся в сторону, после чего в помещение с большим, аккуратно свёрнутым рулоном вошло несколько мужчин. Элштэррин к тому моменту уже успела подняться на ноги — это произошло одновременно со стуком в дверь, — и теперь с интересом оглянулась на прадеда. Его Величество взглянул ей в ответ, после чего перевёл свой взгляд на прислугу и кивнул им. Те аккуратно развернули принесённый ими рулон, представляя их взору один из самых знаменитых гобеленов, числящихся имуществом Королевского хранилища.

— Это же… — промолвила Элштэррин, взглянув сперва на него, затем — на короля, и снова на гобелен.

Принцесса, безусловно, знала, что это такое, потому как неоднократно видела его в одной из галерей замка. Выполненный десятком лучших мастеров гобелен шириною почти в три метра и высотою — в два, отображал событие, называемое «Весенней битвой»: то было сражение авалианцев с захватчиками во второй половине Первой войны с Антар Ша. Многим хотелось верить — и отсюда же возникало столько ошибочных представлений, — будто бы его создали эльфы, бывшие очевидцами той битвы — или же что при создании гобелена их направляли очевидцы, но в действительности он был создан по одноимённой летописи гораздо позже — в начале правления благородных принцев в качестве одного из напоминаний былого величия эльфийского народа, который должен был вдохновлять и подталкивать их к восстановлению своего национального достоинства. По легендам, к его созданию приложила свою руку Гели́риэль — чемпион одного из принцев, — и потому-то порой гобелен казался ни много ни мало — по-настоящему волшебным.