— С какой целью? — продолжил вежливым тоном солдат.

Гиллэйн на короткое мгновение отвлёкся от него, взглянув на проходившего мимо эльфа, также одетого в солдатскую униформу — с той лишь разницей, что на плече у него был повязан кусок белой ткани с каймой, узорно прошитой золотистой нитью, и изображением внешней стороны предплечья того же цвета. «Целитель прямиком из Двора? — подумалось ещё ему. — Значит, вашество не скупится на презентацию». Как бы то ни было, а целитель миновал его, нырнув в одну из групп беженцев, а сам маг залез рукой во внутренний карман своей куртки, не заставляя своего собеседника ждать ни одной лишней секунды — они здесь стоили очень многого, и Гиллэйн, по правде говоря, не хотел отбирать время у тех, кто, быть может, каким-то образом всё же сумел бы добиться своего.

— Я посланник с запада, — ответил маг, показывая запечатанное послание, но не выбирая его из кармана насовсем и уж тем более не передавая его в чужие руки.

Печать на сложенной плотной бумаге была узнаваемой, и такой человек, как подчиняющийся самому королю солдат, должен был сообразить, что к чему. Более того, к ней прилагалась брошь, которую Гиллэйн вытащил из другого кармана и показал, держа в раскрытой ладони. Эта небольшая вещица, сделанная из серебра, имела форму круга, в которую были вписаны полукруглые решётчатые ворота, чьи прутья снизу преобразовывались в корни, — такую имели при себе все солдаты, состоящие в личной страже хозяина земель Гвельханара. Конкретно эта никогда не принадлежала магу; он сам носил обычную, стальную, так как служил обычным городским стражником, и службы в личной страже никогда не нёс — характер к этому не располагал, — но хозяин земель, посылая его на восток, был уверен, что подобный нюанс существенно облегчит ему задачу.

Солдат, вступивший в разговор с Гиллэйном, внимательно присмотрелся и к посланию, и к броши, после чего оглянулся на своих товарищей возле ворот и приподнял руку. Те, несомненно, выделили среди всех остальных людей человека, с которым он говорил, и маг, вновь не желая растрачивать ничьё время, кивнул своему собеседнику, спрятал свои вещи и быстрым шагом подошёл к воротам. За первыми — решётчатыми — находились вторые, цельные металлические. Открывать нечто столь большое ради него одного никто не стал бы, поэтому встретившие Гиллэйна стражники сопроводили его в невысокий проём, за которым находился проход, выделанный в каменной стене, опоясывающей столицу. Был он совсем коротким и таким тёмным, что магу, самому того не хотя, приходилось касаться пальцами идущего впереди стражника и едва ли не наступать тому на пятки — каким-то образом тот, что шёл позади него, ни разу не наступил на его собственные.

Выйдя наружу, Гиллэйн оглянулся на своих сопровождающих, но те почти моментально скрылись в проходе. Его взгляд, ненадолго задержавшийся на том месте, откуда он только что вышел, перетёк на внутренние ворота — видать, третьи по счёту, так как те были уже деревянными, пусть и основательно окованными железом. Наконец его глаза оторвались от всего того, что оставалось позади него, и обратились к Аштирлоту.

Прошло немало лет с тех пор, как он бывал здесь в последний раз, но чувства, которые он испытывал тогда, мимолётно коснулись его и сейчас. Это не был мальчишеский восторг или оценивающее предвосхищение человека, вознамерившегося покорить новые вершины. Своим умом Гиллэйн относился к столице сдержанно, во многом даже повышенно скептически; здесь жил король, его семейство и внушительная часть элитарной прослойки эльфийского общества — и за одно это маг столицу практически ненавидел. Но в нём удивительным образом оказалась пугающе свежа память о тех вещах, которые Гиллэйн, возможно даже, хотел бы позабыть — и стоило ему соприкоснуться взглядом с типичным для столицы зрелищем с его поворачивающей возле ворот улочкой, выложенной из мелкой гальки разных оттенков серого, невысокими для этого района зданиями, с севера потесняемыми более внушительными постройками, высаженными возле домов ухоженными кустами, а также всеми его красками, запахами и звуками, как все эти воспоминания впечатались ему в мозг, заслонив собою всё то, чем Гиллэйн привык подавлять их. Его отношение к этому городу сиюминутно утратило какое-либо значение, потому как сами его мысли — нечто неосязаемое, но такое реальное — начали пульсировать вырывающимся в его настоящее прошлым.

Ривэльке любила Аштирлот.

Гиллэйн никогда не искал счастья там, за далёким холмом, или за стенами неизвестного ему города. Он был, в общем-то, совсем неприхотлив, и размеренная жизнь не тяготила бы его, придись ему прожить все свои дни на одном месте, занимаясь одним делом. Но Ривэльке была юна и полна жажды познать окружающий мир, казавшийся ей невообразимым своими просторами. Людям её склада тяжело довольствоваться малым, и маг видел это с самого начала: даже если бы Поднебесные не повели её куда-то ещё, Ривэльке всё равно не осталась бы в той глуши. Нет, она не мечтала о жизни в большом городе, где жизнь протекает на совсем других скоростях, как делают это некоторые, в своих грёзах доходя до безумия. Она не пребывала в иллюзиях и не фантазировала насчёт того, как все мыслимые и немыслимые блага нахлынут на неё, стоит ей только пересечь ворота пресловутого заветного места, но в ней была жива способность восхищаться, и это именно она притягивала мысли девушки из маленького поселения посреди Плетения к городам, о которых так любопытно рассказывали проезжавшие мимо нечастые гости Шиповного Двора. Ривэльке чувствовала себя будто бы лентой, годами совершенствуемой, но хранящейся в шкатулке. «На что же она сгодится, если ею так и не повязать чьи-либо волосы?» — спрашивала она. И Гиллэйн, не испытывавший ничего подобного, разделил с нею если и не это чувство, то хотя бы его понимание. Чужая мечта вскоре стала чем-то личным, и когда они оба наконец переселились в большой город — конечно же, в том не было ни капли заслуг Гиллэйна, — он понял, что Ривэльке была права. Есть вещи, которые могут существовать только в определённой среде, и, надо полагать, с людьми всё обстоит схожим образом. Город изменил Ривэльке, точнее говоря — сделал её такой, какой она всегда и была внутри себя. Она была прежней и в то же время — совершенно другой. Когда же она впервые посетила столицу, то Гиллэйн окончательно убедился: Шиповный Двор был всего-навсего маленькой пристанью, но никак не тем портом, в котором ей суждено было остаться. Вернувшись к нему, Ривэльке была полна впечатлений; они исходили из больших и малых вещей, встретившихся ей в Аштирлоте, овеянном тысячью прежде слышанными рассказами. Её восхитило всё: столичный замок, громадиной нависавший над всем городом, скульптуры на центральных улицах, выложенных гладкой плиткой, и лучистая брошь на жакетке проходившей мимо горожанки. Она всё говорила и говорила, с каждым словом всё более светясь и ликуя по поводу собственного приключения, и Гиллэйн кивал вслед её непривычно энергичным словам, и чувство, словно что-то очень важное ускользает из его ослабевших рук, попутно выскребло из него ту радость за неё, которую он должен был бы испытывать.

Говорят, три места способны целиком пожрать человека: игорный дом, шахты для заключённых и большой город. Лирично настроенные фаталисты причисляют к ним ещё и место, где живёт человек, которого ты любишь, но маг был более склонен придерживаться первого варианта — всё же любовь иногда истлевает, а вот побороть чужую власть над собой, да и собственную алчность порой бывает настолько сложно, что это становится практически невозможным. Осматривая Аштирлот, точнее даже — его подстенный район, толком даже не раскрывающий всё то великолепие, на которое была способна столица, даже у Гиллэйна складывалось впечатление, словно город едва уловимо нашёптывает: «Здесь тебе заживётся совсем иначе, чем где-либо там, за моими стенами». Человеку из глубинки было проще простого поддаться этому обману, по правде говоря, являвшемуся таковым лишь только на половину. Когда вся твоя жизнь заключена в маленьком домишке, некоторых хозяйственных пристройках, огорода и в соседях, исчисляющихся от силы несколькими десятками человек, такое изобилие всего и сразу запросто может вскружить тебе голову. Но для Гиллэйна это было всего лишь наваждением, затрагивающим его лёгким касанием, но не проникающим внутрь. Аштирлот сулил многое, но ни один город на свете не мог дать магу того, чего он на самом деле желал.