Судя по гвардейцам, стоявшим в коридоре возле входа, принцесса была уже внутри. Его Величество также оставил своё сопровождение, взяв с собой лишь старшего капитана, — как и предписывали правила. Он открыл перед королём дверь и пропустил его вперёд себя — если бы не тот факт, что в помещении уже находилась представительница правящей династии, Олдрэд вошёл бы вторым. На тот момент, когда он переступил порог Пейзажной комнаты, Элштэррин стояла возле окна, но мгновенно обернулась к нему. Его Величество сразу же отметил её прелестный внешний вид: принцесса была одета в светло-голубое платье из лёгкой летящей ткани с множеством вырезов на многослойном подоле, тем не менее никоим образом не оголяющих её ноги, и такими же воздушными рукавами, состоявшими из наслаивающихся друг на друга полосок ткани, сходящихся у запястий, — во всём этом она была похожа на пляшущий голубой огонёк Синего пламени. Завитые ранее волосы, ныне в меру распущенные, подчёркивали это впечатление, и при общем взгляде на неё приходили скорее мысли о свободе, чем о легкомыслии или распущенности.
— Ваше Величество, — принцесса поприветствовала его так, как велел этикет, и отослала тех слуг, что только-только закончили накрывать на стол.
Олдрэд по привычке обвёл взглядом окружающее его пространство. Пейзажная комната была приятным местом — он помнил её ещё с тех времён, когда в ней собирались его сестра со своими компаньонками. Здесь было достаточно пространства и мягкой мебели, большие окна пропускали много света, но если хотелось более приглушённой обстановки, их можно было зашторить тяжёлыми тёмно-красными шторами с золотистой вышивкой; в холодное же время была возможность пододвинуть софы и кресла к камину, в настоящем времени не помнящему, когда в нём в последний раз разводили огонь. Название самой комнаты происходило от картин, которые занимали собою все стены: в большинстве своём среднего размера, они отображали пейзажи разных стран. Считалось, что человек, посетивший Пейзажную комнату, побывал во всех краях Шарраха, но Олдрэд с этим не соглашался, справедливо полагая, что мир куда огромнее, чем его могли отобразить несколько десятков картин.
— Принцесса Элштэррин, — сдержанно ответил вежливостью на вежливость король, прощупывая почву.
В комнате помимо них оставалось ещё два гвардейца — старший и младший капитаны, — но Его Величество подал им знак глазами, и те покинули их, оставляя монарха и его правнучку наедине.
Первые мгновения Элштэррин держалась весьма церемонно, но Олдрэд уже видел по её лицу, что она попросту не решается так сразу перейти к более открытому разговору, а потому предложил:
— Присядем, или же наша встреча будет достаточно непродолжительной, чтобы её можно было провести стоя?
Принцесса всполошилась так, словно он выдернул её из глубоких размышлений.
— Разумеется, — ответила она, ладонью указывая на место, которое, по-видимому, наметила для короля. — Прошу, присядьте.
Обычно никто не указывал Олдрэду, что ему делать, и потому в обращении Элштэррин прослеживались их истинные отношения, но Его Величество, конечно же, не стал придавать этому чересчур много значения — уж слишком грела его мысль, что правнучка сожалеет об их размолвке не меньше него самого. До сих пор в нём временами возникали сомнения по данному поводу, и посему, видя обратное, он не мог не порадоваться, но показывать этого всё же не спешил. Если годы бытия королём и научили его чему-то, так это не быть открытой книгой для глаз окружающих.
Последовав приглашению правнучки, Его Величество присел на софу с характерным для этого не слишком громким, но всё же различимым хрустом смещённых некогда позвонков, но это перебилось лёгшим поверху звуком «кланг-кланг». Кого-то это, быть может, и удивило бы, но не Элштэррин, привыкшую к «особенностям» своего прадеда с раннего детства — она знала, что он пострадал когда-то очень давно и что на него нельзя наскакивать от переизбытка эмоций, даже если очень хочется. Теперь, в уже взрослом возрасте, это проявлялось в её деликатном отношении к нему — принцесса всегда, порой даже неосознанно, следила за тем, чтобы Его Величеству было физически комфортно, когда они находились вместе. Эта встреча не стала исключением: Элштэррин не приступила к делу, покуда Олдрэд не устроился удобным для себя образом, и лишь только тогда приблизилась, взглянув на стоящий рядом столик.
— Я велела приготовить прохладительные напитки и некоторые угощения, если Вам будет угодно… — сказала она.
На расстоянии вытянутой руки от Олдрэда действительно был представлен немалый выбор напитков, которыми можно было утолить жажду, а также охлаждаемые ледяной стружкой ягоды и фрукты. Оформляя этот стол, Элштэррин в очередной раз проявила себя человеком, знающим и уважающим привычки своего прадеда: он ел не очень много и пищу для каждой своей трапезы предпочитал выбирать самостоятельно. То, что предлагала ему правнучка, выглядело скорее как лёгкий освежающий перекус, и это было вполне уместным, учитывая, что они встретились в первую очередь для того, чтобы наконец переговорить. Но вместо того чтобы подвести принцессу к этому, Его Величество потянулся к чашке и взял оттуда всё ещё влажную после промывки крупную клубничку — при этом он отвёл взгляд от правнучки, в её глазах, вероятнее всего, представая больше королём, чем прадедом, готовым рано или поздно, но простить ей всё.
— Ваше Величество, — улучив момент, когда вторая по счёту клубничка была им уже практически проглочена, вновь заговорила Элштэррин, — я могу быть откровенна с Вами?
И снова не самый верный поступок — обращаться королю и прерывать его, что бы он ни делал, было непозволительным, — но Олдрэд вновь не стал акцентировать на этом своего внимания. Даже напротив — в поведении принцессы чувствовалось волнение, а это было верным знаком тому, что ей действительно было не всё равно.
— Я тебя слушаю, — неоднозначно ответил король, вытерев руки о влажную салфетку и сложив их перед собой.
Элштэррин шагнула к нему; всколыхнулись её воздушные юбки. Она была по-прежнему юна и очень неопытна во множестве вещей — и Его Величество, пожалуй, видел в этом отголоски того, каким был он сам много лет тому назад. Что испытывала его сестра, когда он совершал одну ошибку за другой и даже не был в состоянии осознать, в чём крылись причины его оплошностей? Как она боролась с отчаянием, которое непременно возникало у неё в груди, когда её несмышлёный, вечно неуверенный в себе брат в очередной раз демонстрировал свою неспособность быть мало-мальски успешным правителем? Как бы там ни было, но она ни разу не подвела его, и посему нужно было отдать ей должное: если бы не её мудрость, сдержанность и, в конце концов, забота о нём, страна рухнула бы многим раньше. Памятуя обо всём этом, Олдрэд отрешался от нажитой за долгие годы правления строгости и становился куда сговорчивее, чем были когда-либо его отец и дед по отношению к своим собственным отпрыскам.
— Мой король, — начала Элштэррин голосом мягким и кажущимся настолько искренним, что было сложно заподозрить её в каком бы то ни было обмане, — и мой прадедушка…
«Прадедушка». Принцесса всегда знала и даже, можно сказать, чувствовала, что Олдрэду было предпочтительнее, чтобы она видела в нём скорее родственника, чем короля, и пользовалась этим — бесхитростно и беззлобно, но всё же. Его Величество не считал это преступлением по отношению к себе, ведь отношения двух людей — это не всегда что-то само собой разумеющееся. Иногда это своего рода горячее сражение — а опытный воин, готовясь к бою, не рискнёт явиться с голыми руками. В случае с Элштэррин он, тем не менее, надеялся, что больше никаких военных действий между ними не возникнет, и рассчитывал, что сможет положить им конец — если и не навсегда, то хотя бы на достаточно продолжительный срок, чтобы ему не приходилось разрываться между антарийцами, мятежниками и собственной правнучкой.
— Одна зарфийская мудрость гласит, что сожаление — это единственный верный плод из тех, что сеет дурной поступок, но если вовремя не сорвать его и не вручить тому, кого ты обидел, он сгниёт и, опав, отравит всю почву, из которой произрастает твоя душа, — медленно подходила к главной своей мысли принцесса.