— Эльфы были последними, кто пришёл в Шаррах, — продолжила госпожа Тэль’эзрина одним из наиболее известных фактов, но Криандра и не подумала её поторапливать — даже мысленно. — Они были хорошими бойцами — смелыми и сильными. Их мастера быстро обучились использовать новые материалы, но, тем не менее, этого было недостаточно, чтобы в полной мере противостоять встретившимся им враждебным существам. Эльфы тех времён практически не владели магией — она была слишком слаба, чтобы сражаться с её помощью. Что они могли противопоставить тем, кто сам по себе состоял из магической силы? И они проигрывали одно сражение за другим… — Тут взгляд женщины с такой неожиданной быстротой метнулся к Криандре, что та на мгновение остановилась, глядя ей в ответ и с некоторым волнением слушая дальше: — Нам кажется, что мы живём в смутное время, лишённое всяческой надежды на восстановление прежнего мира. Но представь: что думали и чувствовали эльфы той эпохи? Они проделали очень долгий и сложный путь. Земли, куда они пришли, были чудесны: наверное, именно об этом им и думалось, когда они спустились с варанонских гор и пересекли будущую северную границу Авалиана — но немногим позже встретившись с первыми сложностями, едва ли они могли помыслить, что такое государство вообще когда-нибудь возникнет и что память о его величии останется в веках. В ту пору всё, что у них было, это необходимость выжить. Вернуться обратно они не могли — такие сложные переходы возможно осуществить лишь единожды, — но и рассчитывать на покой, оставшись на месте, им тоже не приходилось. Прежние же хозяева этих земель были неумолимы: само присутствие чужаков злило их; это был вовсе не тот враг, которому можно было бы предложить откуп или какие-нибудь другие условия, хоть бы даже и установленные целиком им самим. Эти создания не терпели соседства с кем бы то ни было, и их ответом на любое предложение была гибель тех, кто эти предложения решался высказать. Они истребляли эльфов десятками и сотнями — и всё это так быстро, что те и опомниться не успевали. Вот уж какие времена были по-настоящему полны отчаяния…

Криандра взяла пустую раму и понесла её к стене. Поднятая госпожой Тэль’эзрина тема встревожила её, но вовсе не рассказом о давно минувших событиях, а своим отношением к ним. Действительно ли Дэирев считала, что собственное несчастье — её и окружающих — не так велико, как то, что коснулось их предков, или же она намеренно говорила так? В некоторой степени её слова звучали и как утешение, и как способ защитить себя от чувства непреодолимой безнадёжности — но зеленоглазой, во всём ищущей саму суть, хотелось в это мгновение остаться «на поверхности» и поверить в то, что эта необычная женщина, прошедшая через все эти испытания, взаправду была способна оценить густоту окутавшего их всех мрака и отнестись к нему как к не самому худшему из всего возможного. Если это было на самом деле так, то Криандре оставалось лишь удивляться силе воли своей собеседницы и надеяться, что когда-нибудь ей самой удастся хотя бы чуть-чуть приблизиться к чему-то подобному.

— Но не бывает такой тьмы, из которой человек не стремился бы выйти, и это стремление порождает действенные способы. — Дэирев проследила за тем, как зеленоглазая положила раму с натянутой внутри неё юбкой на стол, и даже слегка улыбнулась. — Как нам узнать спустя столько лет, какое чувство породило столь внушительную силу? Мы можем лишь догадываться на собственном примере. Каждый так или иначе бывал на грани, где все чувства обостряются, но далеко не каждый сумеет разжечь в себе Синее пламя. Так чем же было это чувство, перешагнувшее все возможные пределы? Кто-то скажет: отчаяние; кто-то другой — что это была любовь и желание уберечь тех, к кому она относилась. Ответ, несомненно, будет разниться в зависимости от того, что́ каждый отдельный человек считает наиболее сильным чувством, возвышающимся над всеми остальными. Но если ты спросишь меня, то я отвечу: это вовсе не чувство зарождает искру Синего пламени, а их совокупность, и сверх всего этого несомненно должна стоять непоколебимая готовность пожертвовать самой своей сутью ради чужого высшего блага.

Криандра остановилась, уперев взгляд в раму, чьи панели она как раз рассоединяла. Смотрела она, конечно же, вовсе не на неё, а словно бы отделившись от самой себя — на госпожу Тэль’эзрина. То, какими словами говорила Дэирев и как, убедило зеленоглазую: это были не вычитанные в книгах фразы, а личное знание. Эта мысль породила в ней необъяснимое, но чётко ощутимое сочувствие, которое Криандра всё же постаралась скрыть, чтобы не смутить рассказчицу и не спугнуть её сегодняшнюю разговорчивость — черноволосая женщина, с свою очередь, как и прежде, наградила проявленную ею тактичность продолжением беседы, фактически перешедшей в её монолог.

— Эльфы той далёкой эпохи обнаружили в себе эту способность — точнее говоря, они пришли к ней, точно малые дети, наконец научившиеся стоять на ногах и тем самым обрётшие возможность познавать и влиять на окружающий мир совсем по-другому, чем прежде, — сказала она, и вместе с зеленоглазой они возобновили работу, впрочем, делая её полностью механически, так как их умы были заняты путешествием в давно прошедшие времена. — Людям свойственно расти — не только физически, — как и находить в себе то, чего, как им порой кажется, доселе в них и не было. Храбрость, целеустремлённость, самоотверженность — как и всё на свете, в каждом они проявляются по-разному. Всё это было в эльфах древности, но многие должны были погибнуть, чтобы остальные это поняли, ведь в них пламя зажигалось в момент гибели — но не исчезало, а ожидало, пока кто-то не менее достойный заберёт его и присоединит к своей собственной силе. Это был дар широко открывших свои глаза тем, кто лишь приоткрывал их — так оно было в самом начале.

Эти слова — хоть они и таили в себе добрый посыл — отдались внутри Криандры печалью. Ей вспомнился погибший в антарийском лагере целитель: он тоже оставил кое-что после себя, и пусть это было не Синее пламя, которое оставшиеся невольники могли бы использовать в целях освобождения из плена, но и этого было достаточно, чтобы внутри каждого из них сработал своего рода толчок, приблизивший их к реальным действиям. Только зеленоглазая по-прежнему жалела, что никто в тот день не спас самого целителя. Она не знала его и даже не видела до того, как разразились все те ужасные события, но ей бы хотелось, чтобы он остался жив и, преодолев все трудности войны, насладился плодами своей воли, неустрашимости и жертвенности; но его история была схожа с историей Пламеносных той давней эпохи — и от мысли об этом в груди Криандры что-то болезненно сжималось.

— А что насчёт чаш? — спросила она, лишь бы только не зацикливаться на ощущении, которое могло полностью завладеть ею. — Как действовали они? Ведь у камня нет ни чувств, ни стремлений….

И, тем не менее, каким-то образом Синее пламя горело в этих каменных чашах, расставленных по всем эльфийским землям, и каждый эльф, которому это было под силу, мог зачерпнуть немного магии, а потом вернуть её обратно — по крайней мере, так говорилось во всех книгах, прочитанных зеленоглазой.

— Синее пламя ведь магия, верно? — Вопрос, заданный женщиной, вполне очевидно являлся риторическим, а потому Криандра не стала перебивать её и лишь кивнула. — Как бы сильно мы ни гордились своими предками, едва ли мы можем с полной серьёзностью утверждать, будто все они были способны разжигать это пламя. Но было ли большинство из них способно принять его — это уже совсем другое дело. Мы не можем знать наверняка, но, скорее всего, Синее пламя, хранившееся в чашах, было инструментом — как, например, оставленный каким-нибудь воителем меч или лук со стрелами, — которым пользовался тот, кому хватало на это сноровки. Но были ли все берущие способны, скажем так, самостоятельно изготовить это оружие — в этом я наравне со многими другими знающими людьми сильно сомневаюсь, как бы нам ни хотелось верить в обратное.

Зеленоглазая придерживалась того же мнения, поэтому в очередной раз ответила молчанием, правда, уже несколькими мгновения позже всё же решилась заговорить о том, что беспокоило её больше всего остального. Возможно, с другими людьми она бы и не рискнула даже заикнуться о подобном, но Дэирев показала себя человеком здравомыслящим и справедливым, и потому Криандра, повернув к ней голову, осторожно спросила: