— Я вновь чем-то посрамила Вас? — откровенно спросила принцесса.

Если она хотела быть похожей на тех придворных дам, что своим словом могли настолько запутать коронованных особ, что те в итоге одурачивали сами себя, то ей — опять же — следовало учиться сдерживать себя. Придворные стычки всегда опирались на недосказанность и манёвренность в речах; Элштэррин, в свою очередь, могла говорить не совсем прямо, но её слова всё равно не подразумевали тайну, которую посторонние ни за что бы не разгадали, и только тот, кому они предназначались, смог бы уловить их посыл. Если бы не гвардейцы вокруг и вероятность того, что кто-то из придворных наткнётся на них и услышит их разговор, принцесса, вполне возможно, уже переключилась бы в своём обращении с «короля» на «прадеда», и они бы разговаривали совсем по-другому. Такая прямота была позволительной лишь только между очень близкими людьми, и Олдрэд надеялся, что его правнучка понимает это.

— Нет, — пытаясь на этот раз избежать спора, ответил король. Всё в словах принцессы говорило о том, что, подтверди он хоть что-либо из высказанного ею, она тут же загорится в юношеской оскорблённости из-за того, что посчитает несправедливым по отношению к себе. — Но я бы попросил тебя воздержаться от необдуманности в выборе компании.

Любой другой человек на месте Элштэррин, в том числе и другие члены их семьи — останься у них такие — отнеслись бы к словам Его Величества очень серьёзно; монарх в принципе никогда не высказывал просьб, ведь его дело — отдавать приказы. Олдрэд никогда не слышал, чтобы в подобном тоне с кем-либо разговаривал его отец или дед — последнего он, к слову, застал совсем маленьким ребёнком, но всё равно запомнил, каким холодным тот был, — но Его Величество любил свою правнучку и потому шёл на уступки, иной раз поддаваясь чувствам, при этом даже отдавая себе отчёт в том, что это может быть ошибкой. Но Элштэррин, привыкшая к подобным проявлениям с его стороны, увы, не придавала им должного значения, чем создавала лишние проблемы для них обоих.

— Разве не должна принцесса быть в ответе за собственный дом? — упрямясь, спросила она.

Без сомнения, его правнучка говорила правильные вещи, во многом даже повторяя его собственные слова, но она делала это, чтобы оправдать свою самовольность, а не чтобы подчеркнуть свои обязательства. Потому-то Его Величество и ответил:

— Подобные вещи вполне можно доверить распорядителям.

Казалось бы, на этом их разговор мог быть окочен, но Олдрэд видел по тому, как держалась и как смотрела на него в ответ его правнучка, что пока что она ему уступать не намерена.

— Но нужно ли? — вновь спросила она, из её уст этот вопрос прозвучал как риторический.

То, что принцесса весьма уверенно продолжала разговор, отвечая на те вещи, которые даже не были конкретно обозначены, дало королю понять, что она не совсем понимает, почему он вообще задел эту тему. Иной раз он был излишне терпелив с нею, и в такие моменты Элштэррин начинало казаться, будто она может получить всё — достаточно лишь проявить должное упорство. Но в подобных вопросах не могло быть и речи о каких-либо компромиссах. Принцессе это казалось игрой — возможно, с её точки зрения всё так и выглядело, ведь ничего страшнее выговора с ней в результате обычно не случалось, — но при текущих обстоятельствах Олдрэд больше не мог позволить себе спускать всё с рук пусть и любимой, но делающей решительно неправильные вещи правнучке.

— Ты больше не будешь поступать так опрометчиво, — наконец сказал монарх. Они могли юлить ещё очень долго, играясь словами и сплетая из них самые разные образы, но целью Его Величества было не поболтать, а решить конкретный вопрос, который он не мог оставить без внимания. — Как бы сильно тебе того ни хотелось.

Судя по выражению лица, Элштэррин немного напряглась, но всё равно ещё не приняла за данность решение, которое огласил её прадед — а это было именно решением, а не советом или рекомендацией. Подобно королевскому указу, ему следовало подчиняться, не отклоняясь ни влево, ни вправо, — а женщины очень талантливы в том, чтобы обходить любые запреты. Тем не менее всему есть предел, и даже если учесть, что принцессе в силу своего положения и возраста нравилось заигрывать с представителями противоположного пола, Олдрэд не мог допустить, чтобы в зону её интересов входили простолюдины. Элштэррин могла продолжить изворачиваться и даже попытаться в полу-откровенном разговоре заверить его, что её вчерашняя прогулка по замковой стене в сопровождении одного из реставраторов, занимающихся восстановлением Знамённого зала, была наполнена не более чем осведомительной беседой об особенностях его профессии, но принцессе проводить подобные встречи никак не пристало — пусть даже и на той стене, где их мало кто мог увидеть, к тому же ещё и в такое тёмное время суток. Но последнее в случае Элштэррин было скорее отягчающим обстоятельством, нежели смягчающим.

— Кроме того, — добавил король, прежде чем принцесса успела открыть рот, чтобы хоть как-то отстоять своё право на то, что она считала своими личными делами, — я настаиваю на том, чтобы ты не принимала от посторонних лиц никаких подачек.

Глаза Его Величества опустились с лица правнучки на её грудь. Элштэррин тут же попыталась прикрыть довольно-таки симпатичную, но всё же простоватую серебристую брошь, изображавшую птицу — кажется, трясогузку. Олдрэд понятия не имел, что общего данное пернатое может иметь с его правнучкой, но сама девушка, похоже, догадывалась — или кое-кто наболтал ей историю с достаточно правдоподобной символической связью, чтобы Элштэррин надела это на себя. В любом случае, принцесса имела на данную вещь совсем иной взгляд, чем Его Величество; но пока что бо́льшая весомость сохранялась за мнением короля, и ему было решать, достойна ли эта вещь его правнучки. Ответ был очевиден — даже тогда, когда Олдрэд ещё не видел самой броши, а лишь слышал о ней.

— Это подарок, а не подачка, — возразила Элштэррин.

Его Величество предполагал, что она будет отстаивать свою позицию, поэтому не стал ломиться сквозь её убеждённость, а просто поступал так, как было нужно.

— Принимая подобные «подарки», — спокойным тоном сказал он и потянулся к броши, — ты сообщаешь всему своему окружению, что твоё внимание можно купить любой безделушкой.

Если принцесса и продолжила сопротивляться, то только внутренне. Олдрэд без особого труда отстегнул брошь и сжал её в своей ладони, провернув всё это настолько ненавязчиво, что никто бы и не догадался, насколько сильное противостояние сохранялось между королём и его правнучкой в эту самую минуту. Элштэррин, вероятнее всего, не поняла ни его мотивов, ни самой необходимости, продиктованной не столько королём, сколько порядками, всю жизнь окружавшим их обоих. Ей льстило чужое внимание и даже такие незначительные подарки, но принцессам следует задумываться обо всём, вплоть до тех вещей, которые простым людям кажутся предельно однозначными. Подавальщица в таверне может принять цветы от кого угодно — это лишь покажет её востребованной среди представителей противоположного пола; Элштэррин же не могла позволить себе подобного, и, принимая тот же букет, она должна была взвесить, кто его преподносит, при каких обстоятельствах и даже то, из каких цветов он составлен. Будучи титулованной женщиной — официально второй после короля по имеющейся у неё власти — она не должна была соглашаться ни на что, что было бы менее чем исключительным. Неправильный подарок, принятый от неправильного человека, мог разрушить её репутацию, а вместе с тем и будущее — точно так же, как вырвавшийся из темноты кинжал или особо громкий скандал.

— Ваше Величество… — спустя несколько мгновений тишины Элштэррин всё же решилась вновь заговорить, но тон её голоса давал Олдрэду понять, что принцесса больше не будет спорить и пытаться выглядеть самостоятельной, а перейдёт на просьбы и уговоры.

Если бы так всё и сложилось, король всё равно остался бы непреклонен, но попытка его правнучки была прервана точно теми же словами, только прозвучавшими откуда-то сбоку. Олдрэд сразу же повернул голову в ту сторону, отступая на несколько шагов от принцессы и пряча руки за спиной — он часто держал их в таком положении, поэтому ничего странного в этом не было.