Следуя маршруту Пламеносного, они продолжили идти вдоль берега реки даже после того, как та завернула на юг. Михи Аэла посчитал переход через болота слишком опасным, и потому было принято решение потратиться во времени, но пройти более протоптанным путём. Ландшафт в этом регионе был неровным, поэтому отчётливо чувствовался спуск. Здесь, между рекой и густым лесом, пролегала дорога, в итоге приведшая их к развилке — они могли перейти мост и продолжить идти вдоль Нильхе на юг или свернуть направо — туда тоже вела дорога, проложенная параллельно реке, текущей с востока на запад и пересекающей Нильхе. Это и была дорога, по которой они шли сейчас. Как и прежде, по правой стороне от них оставался всё такой же густой лес, благодаря растущим там деревьям казавшийся Фавиоле местом пусть и не без таящейся в нём угрозы, но не таким чуждым. Слева текла река, но, в отличие от Нильхе, один из её берегов был высоким и достаточно крутым, и к воде нужно было спускаться. На другом берегу разместилось одно большое поле с крошечными перелесками. Фавиола не могла определить, что же там растёт, но определённо это было что-то навроде диких злаков. Глядя на него, чернокудрая тут же вспомнила поле, сквозь которое они шли в первую неделю после того, как оставили хижину лекарши. Вдруг её охватило ещё большее беспокойство, чем после обнаружения чьего-то тела на дороге: может, они заплутали и за всё это время сделали лишь один большой, но неполный круг? Но, присмотревшись, Фавиола сумела успокоить себя хотя бы по поводу этого — раскинувшееся по ту сторону реки поле было совсем другим.

— Ступайте без лишнего шума, — не отводя взгляда от находки, сказал Михи Аэла, — и держитесь ближе к этому краю.

Они перемещались в основном по центру дороги, но, едва заметив тело впереди себя, полукровка сместился влево, и обе девушки последовали за ним. «Неужели, — подумала чернокудрая, — мы просто пройдём мимо?» Но чем ближе к телу они оказывались, тем более ожидаемым это начинало казаться. «Что мы, собственно, можем сделать?» — спросила себя Фавиола. Наиболее человечным и верным вариантом было бы захоронить его, но девушка даже не представляла, как это можно сделать в таких условиях. Чем они будут копать яму и где именно, во что завернут тело и как обозначат это место? Необходимость поступить верно давила на чернокудрую, но в то же время какое-то мерзкое постороннее чувство принуждало её к бездействию. К тому же стоило им подойти чуть поближе, как Фавиола различила на фоне теней, отбрасываемых лесом, то, что могло насторожить полукровку и призвать его к повышенной бдительности: тело было вовсе не одиноко — рядом, держась на совсем небольшом расстоянии от него, сидела собака. Она не шевелилась и не привлекала к себе внимания до тех пор, пока они не приблизились. Тогда она повернула к ним голову, поднялась со своего места и уставилась в их сторону. Чернокудрая не была большим знатоком собак, да и животных в целом, но поза этого пса заставила насторожиться и её тоже — всё в ней говорило о готовности броситься на тех, кто шагал по направлению к телу, которое пёс очевидно охранял. Фавиола взглянула на Михи Аэлу. Полукровка замедлил шаг, но не сильно, продолжая неумолимо продвигаться вперёд. Он смотрел прямо на дорогу, но чернокудрая заметила, что он косит взглядом в сторону собаки и тела и держит руку поблизости от рукояти своего немного монструозного меча, который сам полукровка называл мечом-рубильщиком. Оказавшись совсем уж близко к находке, взгляд Фавиолы, который она также направляла вперёд, почти что физически оказался притянут к телу, так что она шла, глядя на него и при этом пытаясь отвести глаза. В итоге у неё это получилось, но не раньше, чем когда они уже прошли его; тем не менее за те мгновения, что чернокудрая смотрела на тело, ей удалось многое разглядеть. Во-первых, оно было женским. Длинные, немного волнистые тёмные волосы были распущены и прикрывали большинство лица, но из того, что успела заметить Фавиола, ей показалось, что это девушка, может, лет двадцати трёх или двадцати четырёх. Она была одета в некое подобие дорожного костюма: светло-коричневую куртку и более тёмные штаны, оба из одного материала, напоминающего замшу; локти прикрывали пластины из плотной кожи, пришитые к куртке. На ногах у неё были хорошие сапоги, такие же коричневые, как и её верхняя одежда — разве что на парочку тонов темнее. Судя по карманам на куртке, нескольким ремешкам и торчащему из-за голенища сапога кинжала это была не обычная беженка и не местная жительница. Никаких других вещей Фавиола при ней не увидела, равно как и каких-либо следов, способных намекнуть на то, что же привело её к такому состоянию. Беглым взглядом чернокудрая также взглянула и на собаку. Та была крупной, похожей на овчарку — с абсолютно чёрной гладкой длинной шерстью, выраженно волнистой вокруг шеи, выравнивающейся и укорачивающейся ближе к ушам. С морды, более узкой, чем у овчарок, и больше похожей на доберманскую, на девушку в ответ взирали глаза светло-голубого цвета, один чуть насыщеннее другого. Из-за того, кто краска в нём была распределена неравномерно, взгляд собаки отдавал чем-то странным и заставил чернокудрую поёжиться. Частично успокоиться на данный счёт ей помогло напоминание о том, что животные в этом месте не совсем такие же, как в том мире, к которому она привыкла.

Впрочем, как и люди.

Собака тихо, но настойчиво рычала на низких тонах, убеждая их не приближаться ради собственного же блага. Она не кидалась в их сторону и не наступала на тело, но держалась возле него и близ леса, но Фавиоле этого было достаточно, чтобы идти вдоль левого края дороги, едва ли не проваливаясь за него. Склон был достаточно крутым, поэтому ей бы пришлось скользить до самого берега, а потом каким-то образом искать способ взобраться обратно. Чернокудрая старалась быть осторожной, но нога то и дело норовила сорваться в сторону. Так продолжалось до тех пор, пока идущая позади неё Бригита не пододвинула её рукой. Чернокудрая поддалась, немного смутившись своему настроению, но, честно признаться, эта собака действительно пугала её, и она не хотела испытать на себе её ярость.

Когда они наконец прошли мимо тела и вновь оказались на почтительном расстоянии от него, Михи Аэла вышел вперёд — до этого он шагал сбоку от них, готовый в любой момент прыгнуть навстречу опасности, — и оглянулся назад.

— Варанонская горная собака, — поворачиваясь обратно и глядя на дорогу, сказал он, говоря голосом чуть более тихим, чем было привычным слышать от него. — Чрезвычайно умная и бесподобно преданная. Если ухватится — пусть даже только за руку, — то порвёт так, что истечёшь кровью всего за несколько минут.

Фавиола встретилась с ним взглядом, и в её глазах в тот момент отчётливо читался вопрос: «Ну и зачем ты нам это сейчас рассказал?» Но вслух она ничего комментировать не стала. Вперившись в дорогу, чернокудрая пошевелила пальцами и двинулась дальше; только сейчас она вспомнила о том, что в её руке по-прежнему находилась самодельная пика, которую она таскала с собой с той самой первой ночи, как они с Бригитой отделились от остальных. Скорее всего, если бы собака или что-либо ещё напало на них в этом месте, она бы и не подумала её применить. Нужно было быть осмотрительнее и не позволять напряжению лишать себя способности мыслить рационально.

Пока они шли дальше, Михи Аэла и словом не обмолвился по поводу того, почему он решил оставить тело там же, где они обнаружили его. По крайней мере, уже частично зная его, можно было предположить, что это было не без причины. Тем не менее Фавиола не удержалась и спросила:

— Можно задать тебе вопрос? — И когда полукровка кивнул в знак одобрения, продолжила: — Почему мы ничего не сделали?

Первые несколько секунд Михи Аэла просто молчал. Он не был из тех, кто отвечает молниеносно, и дело было, конечно же, не в том, что полукровка страдал тугодумием или не имел что сказать. Фавиола хорошо понимала это, потому как сама была из таких людей, что перед каждой своей фразой предпочитают провести мысленный диалог с самим собой и вычленить из всего этого то, что они на самом деле хотят произнести вслух. Разница была лишь в том, что иногда, в пылу веселья или в незначительных ситуациях, чернокудрая позволяла себе болтать практически без раздумий — но тогда это касалось вещей, не имеющих для неё особого значения. Михи Аэла, по всей видимости, обдумывал свои слова всегда.