Эльфийка пошевелилась в её направлении, и чародей послал ей навстречу пламя, заставив отпрянуть и зеленоглазую. Это на мгновение задержало их противницу, а на большее антариец, по-видимому, и не рассчитывал. Он взмахнул ногой, сшибая c дерева крупную корявую ветку, подцепил её носом сапога, когда она падала, и подбросил вверх, ловя её рукой. Остроухая гаркнула в его сторону, вновь готовая напасть, но чародей, даже не став перехватывать коряку поувереннее, тут же метнул её в эльфийку. Криандре показалось, будто мгновение, когда ветка выскользнула из его руки, было гораздо продолжительнее, чем весь бой в целом; она даже успела разглядеть, как искра срывается с пальцев чародея и перекидывается на коряку в самый последний момент. Когда та пронзила грудь эльфийки, дерево вспыхнуло и загорелось с такой силой, что начало походить на свежезажжённый факел. Остроухая забила по нему руками, сбивая те его куски, что уже успели прогореть, и едва не откинулась назад, впервые демонстрируя хоть какую-то уязвимость. «Сердце, — подумала, не моргая глядя на неё, Криандра, — он задел сердце».
Засуетившись, эльфийка ударила рукой по ближайшему дереву, прорезая его своими «пальцами» почти до середины, а затем заорала так громко, что её, должно быть, было слышно в самом Вэ’эвар Эйдуре. Это был ровный, высокий звук, похожий на визг, — но такой продолжительный и сильный, что не мог сойти за человеческий. После этого она бросилась бежать, побившись плечами о несколько попавшихся на её пути деревьев, попеременно рвя концами «пальцев» себе грудь в том месте, где догорала ветка. Она отступала вовсе не так быстро, скорее урывками — то быстрее, то медленнее, будто не знала, куда ей вообще идти. Чародей, очутившийся на шаг впереди от Криандры, не сводил с неё взгляда, а когда эльфийка, заступив за одно из деревьев, больше из-за него не показалась, взял, не глядя, зеленоглазую за руку и задвинул её себе за спину, точно прикрыл за собой шторку.
Отзвук изданного эльфийкой визга всё ещё стоял в воздухе подобно какому-то ненормальному эху. Её саму не было видно, но звук, повисший в лесной темноте, воздействовал на Криандру как предупреждение о том, что ещё не всё кончено; и вскоре это подтвердилось. Сперва — давящим ощущением, исходящим извне, но просачивающимся сквозь кожу, словно сквозь сито, и охватывающим все внутренности. Затем — трескотнёй, раздающейся со всех сторон: она исходила от целого моря огоньков, пляшущих на деревьях и траве. В одно мгновение ока они начали затухать, будто прикрытые сверху колпачками, и сильно зачадили, превращаясь в крошечные искорки. Цепочка от медальона словно сама скрутилась посильнее вокруг пальцев Криандры и мерно закачала шарик с то вспыхивающим, то вновь переходящим к мягкому сиянию голубоватым световым наполнением — туда-сюда, туда-сюда. Криандра перехватила его в ладонь и сжала в кулаке — всю руку, начиная от места соприкосновения с медальоном до середины плеча, изнутри проняло приятным теплом, в которое мгновенно захотелось укутаться полностью. Тем временем извне на неё наваливалось совсем иное чувство — точно неумолимо затягивающаяся на шее петля. Оно грозилось нахлынуть на зеленоглазую, поглотить её целиком. А после… После оно плавно отступило, подобно отливу — обратно к более глубокой темноте леса, почти полностью источившись вокруг неяркого круга света, в котором находилась Криандра с чародеем. Но даже несмотря на это, девушка продолжала ожидать какого-то подвоха, резкого возвращения опасности, так что не смела пошевелиться. Антариец тоже никуда не спешил; он стоял ровно и был спокоен, хоть и дышал глубоко, что было видно по вздымающимся и опускающимся лопаткам. Зеленоглазая ведь не только видела, но и ощущала это — так как в момент, когда начали затухать огоньки, она ухватилась одной рукой за ткань на его спине и так до сих пор и не разжала замерших в напряжении пальцев.
Лёгкий ветер пробежался по лесу, заставив его заговорить шелестом и мелким шуршанием ветвей и трав. Темноту пронзил короткий — не продолжительнее двух секунд — визг, донёсшийся издалека, но ближе, чем этого хотелось бы Криандре. Трескотня вокруг них утихомирилась, и искры принялись окончательно затухать одна за другой, всё больше погружая их во тьму. И пусть на небе вновь прорезался край луны, зеленоглазой было по-прежнему дико и страшно. Ещё чуть-чуть, и новые тучи заволокут ночное светило, и догорит последняя искра.
«Зажги пламя», — обводя медленным, нерешительным взглядом лес вокруг себя и не осознавая, о чём она просит, подумала Криандра. Её пальцы крепко держались за ткань камзола, надетого на чудовище, по слухам сжёгшего десятки людей и едва не подвергшего смерти в огне целый город. Но в этом лесу этой ночью зеленоглазая будто бы забыла об этом — забыла, как если бы страх пожрал все её былые страдания. «Зажги пламя!..» — только и просила она, боясь незримого врага, чьё касание до сих пор не сошло с неё полностью. Между ней и этим не было никого и ничего, кроме чародея и его огня, а потому она, как заведённая, не могла думать ни о чём другом, кроме как о том, что такой страшной и опасной ночью любая пламень была хороша — даже та, которую она презирала.
На дороге лежало тело.
На почти сплошь затянутом облаками небе случился просвет, что ненадолго сделало день светлее, — именно благодаря этому его можно было заметить ещё издалека. Фавиола, до этого болтавшая негромким тоном с Михи Аэлой на тему всяких мелочей — последние несколько минут они обсуждали применение разных приправ при приготовлении картофельных блюд, в ходе чего девушка делилась своим небольшим, но полезным опытом, — мгновенно осеклась и уставилась на находку. Шаг её немногим замедлился, но ей пришлось идти дальше, так как ни полукровка, ни Бригита, идущие вместе с ней, не остановились, хотя также заметили его. Остатки достаточно лёгкого настроения, которое чернокудрой удавалось поддерживать в себе путём таких вот незамысловатых разговоров, отсекавших её от проблематичной действительности, улетучились, вновь опуская девушку на твёрдую землю. Подчиняясь естественному желанию, ей хотелось отвести взгляд, но она продолжала смотреть на причину своего внезапного беспокойства, пока Михи Аэла не выдвинулся вперёд. Только тогда Фавиола повернула голову, устремляя взор влево от дороги, по которой они шли. Прошло несколько дней с тех пор, как они оставили общество беженцев и ушли своим путём. Посоветовавшись с полукровкой, они приняли решение прислушаться к словам Пламеносного, совет которого Михи Аэла посчитал наиболее полезным для достижения поставленной цели. Отделившись от каравана, они ушли вперёд, значительно опережая его, а затем повернули на северо-запад, чтобы выйти к реке Нильхе и продолжить идти вдоль её правого берега. Это была не очень широкая река, тем не менее позволяющая лодкам плавать по ней — но ни одна из таковых не повстречалась им, равно как и люди. Единственным достойным внимания в те дни был лишь старый форпост: неполная башня и часть примыкающего к ней основного здания, также построенного из камня. Он стоял на холме и, если можно так выразиться, на углу леса, поддерживаемый старым кедром. Чернокудрая и её спутники не стали беспокоить это место, доверившись словам Пламеносного, который поведал им о том, что временно поселившиеся в старом форпосте Смотрящие из-под Сводов покинули его. Даже со стороны он выглядел заброшенным, так что, путники не останавливаясь продолжили свой путь. Редкий зверь подходил к Нильхе, чтобы напиться, — это было не просто наблюдением Фавиолы, но и фактом, который подтвердил Михи Аэла, обязавший себя следить за безопасностью их компании. Что-то необычное было в этой реке, хотя такое впечатление у чернокудрой вполне могло возникнуть из-за мутных вод: возле берегов они выглядели чистыми, но чем ближе к центру, тем больше казалось, словно река перемалывает невидимыми жерновами ил с собственного русла, заставляя его клубиться внутри себя. Из всех живых существ Фавиола заприметила только нечто, похожее на сверчка, карабкавшегося по пучку длинных гладких трав, растущих чуть сбоку от линии воды. Такие отдельно растущие пучки были единственными растениями возле реки; в остальном же её берега были пусты, и на них присутствовали разве что разбросанные повсюду маленькие камешки. Это было ещё одной причиной, по которой Нильхе ощущалась чем-то чужеродным в этом месте — она казалась нежданной гостьей, по какой-то причине не сумевшей продолжить свой путь и вынужденной остаться.