Сбросив с глаз вдруг навязавшуюся на них сонливость, он достал из кармана куртки ягоду шиповника, которую сорвал по пути сюда. Ривэ́льке когда-то делала из них бусы: нанизанные на самую гладкую верёвочку, какую только сдюжилось найти, они висели у неё на шее и в повседневности, и по праздникам. О Поднебесные! В этом доме они жили так бедно, что не хватало ни на какие украшения, — и всё же здесь и в то время они были счастливее, чем когда- или где-либо ещё. Только думать об этом сейчас было равносильно попытке напеть давно позабытую песнь, царапающуюся обрывками своего мотива о стенки очерствевшего разума; что уж говорить о словах? Так было и с воспоминаниями Гиллэйна.
В задумчивости он сжал ягоду шиповника и растёр её между пальцами, глядя, как подсохшие кусочки осыпаются на землю. Было сложно не свести параллели между тем, что он видел, и тем, что пережил. Его прошлое — то счастливое прошлое — раскрошилось и перемешалось с грязью, так что оставалось лишь только вспоминать о нём. Никогда больше он не увидит вереницы блестящих ягод на шее у Ривэльке; никогда больше подол её юбок не пройдётся по дощатому полу их дома. Пройдут ещё годы и отберут у него даже это — мысли о том, как было когда-то. А затем не станет и самого Гиллэйна, и в прах обратится всё то, что он знал и хранил. Время приберёт к рукам всё. Как мог обычный смертный потягаться с ним?
Прикрыв глаза, маг откинул голову назад, соприкасаясь затылком с шершавой поверхностью ствола, и уставился в костёр. Ни он, ни его крепко уснувший товарищ не подбрасывали в него новых веток, так что пламя заметно унялось, медленно, но верно убывая. Сознание Гиллэйна плавало вместе с ним — если только всё это не было во сне; но даже если и так, то эльф не стал бы пытаться проснуться — уж слишком настойчиво объяло его это состояние. Он будто бы зашёл за грань своей действительности и сейчас пребывал в некоей плавучести разума, которая обычно возникает после нескольких стаканов крепкой выпивки. Этому сопутствовало чувство полного уединения — словно здесь и сейчас Гиллэйн был единственным живым существом в этом лесу. Меж тем короткими мгновениями казалось, будто что-то гуляет между деревьями — лёгкое и едва уловимое, как ветер, но не разделяющее с ним своей породы. Маг чувствовал это, но не пытался за этим уследить. А затем, когда из-за прикрытых век его глаза начали походить на маленькие щёлочки, мысли в его голове подали голос. «Гиаль, Гиаль, — прозвучало извне, но столь странно, что, находись эльф в своём привычном состоянии, то точно бы решил, что ему послышалось или же что воспоминания прошлого вновь проявляют себя чересчур явно, — что ты такое?» Гиллэйн не встрепенулся и не стал озираться по сторонам. Немного приоткрыв глаза, он, не моргая, поглядел на огонь. В такой ночной час хочется быть честным с самим собой, и он подумал с небывалой для себя откровенностью: «Я был искрой — давно. Но теперь я — уголь. Не тлеющий, но догорающий уголь». Проговорив это внутри себя, Гиллэйн замолчал, и вместе с ним погрузилось в почти неестественную тишину всё вокруг. Но затем столь же внезапно что-то по ту сторону от костра дохнуло на него и одним махом потушило огонь. Мага обдало быстро гаснущими искрами и дымом, но он остался сидеть, точно выглаженный тысячью бурями камень на морском берегу, глядящий прямо в лицо новому шторму. Лес проняла такая тьма, что в пору было ощутить себя ослепшим; Гиллэйн же чувствовал себя так, словно очутился на до того неустойчивой конструкции, что, пошевелись он хоть чуть-чуть, то обязательно сорвётся вниз или рухнет в непроглядную бездну со всем основанием. Эта тьма кусалась мелкими клыками и наводила тревогу своим присутствием с каждой секундой всё больше и больше. В ней во всей своей полноте проявлялась человеческая беспомощность, присущая каждому живущему под небом этого мира. Естественным было желание прикрыться от неё или изгнать её, но в первые мгновения она вызывала лишь бездейственное ошеломление. Как чернила, она вливалась внутрь Гиллэйна; сердце легко, тотчас сдаваясь, впустило её в себя, — но разум проявил куда большее сопротивление. Опутанный этим чувством, маг смотрел перед собой в темноту, ощущая, как эта чернота режет ему глаза, и будто бы пытаясь если и не побороть происходящее, то хотя бы слиться с этим. И тогда его дёрнуло, будто мальчишку, который потянулся за уличной выпечкой, не заплатив за неё. Это вмиг отрезвило его — пусть только и наполовину, но в достаточной мере, чтобы он вспомнил, какую опасность таит в себе тьма. Вместе с этим в нём вновь болезненно забилась острая необходимость развеять её, но Гиллэйн не знал — как: костёр потух, кресало вместе с остальными вещами потонули в темноте, и не было при нём ничего такого, что могло бы помочь ему высечь хотя бы крохотную искру. «Не могу», — сознался эльф непонятно перед кем, словно у его бедственного положения были зрители. Он тянулся своим нутром во все стороны, силясь найти хоть что-то, но чем дальше от самого себя он оказывался, тем немощнее становился перед вездесущей тьмой. Она не убивала его, не делала ему больно, но Гиллэйн должен был её отогнать, словно не было для него ничего важнее этого.
Что-то холодное, точно морозное придыхание зимы, мимолётно овеяло одну сторону его тела, и у него тут же засвербели кончики пальцев на другой руке. «Ты — Пламеносный, — со спокойной убедительностью сказало это… что-то. — Кому, как не тебе, знать, с чего рождается пламя?» Гиллэйн зашевелил головой влево-вправо, будто пытаясь проследить за словами, пролившимися рядом с ним в темноте. Неоспоримая важность их смысла унесла мысли мага прочь от их источника — он мог думать только о том, что́ было сказано. «Пламеносный…» — повторил он внутри себя. Это было вполне известным ему фактом, но в эту самую секунду Гиллэйн не мог осознать всю его глубину — как если бы его забросили в чёрное море, веля найти утонувший в нём ключ, но он даже не видел дна. Ничего при этом осознанно не делая, он, тем не менее, развернул правую руку и раскрыл ладонь. На ней лежало несколько ярких, но настолько маленьких искринок, что даже будучи брошенными на сноп самой сухой соломы, они бы не смогли разжечь пламя: так посчитал маг и, окаченный необъяснимой тоской, вновь сомкнул пальцы, провернул руку и положил её на своё колено. Краем глаз он всё же видел, как светится бело-голубым светом его ладонь, словно он прижал её к стеклу цветного фонаря. Мягкое свечение окрасило собою рукав его куртки и даже дотянулось до кончиков светлых волос, падающих на грудь, — и если бы Гиллэйн наклонился, то оно коснулось бы и его лица тоже, но маг предпочёл просто смотреть на него, сам оставаясь на этой серой границе между окружающей его темнотой и безмятежным свечением, с лёгкостью отталкивающим её. Было приятно смотреть на него, и больше всего прочего магу хотелось вдавить его себе в грудь, чтобы и там, внутри, всё стало светло, но по какой-то причине он даже не постарался сделать это и лишь ещё больше запрокинул голову, выдохнув задержавшийся в лёгких воздух и больше не остерегаясь темноты.
Та заколебалась и ухнула в небытие, а Гиллэйн — то ли победно, то ли пораженчески; это, в общем-то, не имело для него никакого значения — закрыл глаза…
И очутился в своём залитом солнцем доме.
«Совершенно пустых мест не бывает, — говаривал отец. — Если присмотреться — всегда можно найти что-нибудь интересное», — а мама глядела на него и как-то заговорщически улыбалась, будто то, что он имел в виду, по-настоящему могли понять только они двое. Криандра, в свою очередь, даже если и не знала всего, что стояло за этим, всё равно приняла сказанное к сведению. Она и сама придерживалась схожего мнения и развивала в себе наблюдательность, чтобы ничто не могло проскочить мимо её внимания. В новом месте её пленения это было несложно. Комнатушка была ей уже знакома: зеленоглазой доводилось и ранее бывать в ней по разным причинам. Одной из таковых был поиск полезных вещей, когда она тайно собирала в дорогу подвального пленника. Странным образом она быстро выпустила из памяти то, что видела здесь, но стоило ей вновь осмотреться, как всё встало на свои места. В этом помещении нашлось много любопытных вещей: кто-то когда-то обставил его подобно спальне — а там, где подолгу пребывает любой человек, просто не может не остаться его следов. К сожалению, таких людей было несколько, и, судя по всему, некоторые из них вынесли отсюда больше, чем принесли. Оставленная наедине с собой, Криандра не пожалела времени, чтобы заново облазить комнату — на этот раз более тщательно и без лишней спешки, что тоже внесло свой вклад в развитие ситуации. Несмотря на то, что зеленоглазая ранее уже встречалась с небогатым содержимым настенных и шкафных полок и ящичков тумб, оно нашло чем удивить её. Среди немногочисленных находок больше всего внимания к себе привлекла вытесанная из дерева фигурка лошади: на ней были нарисованы узда, вожжи, потник, седло и стремена — стёршиеся по бокам, они подталкивали к выводу, что, скорее всего, это была чья-то игрушка. Подобравшись вместе с нею к окну, Криандра долго рассматривала деревянного скакуна, тщетно пытаясь представить, куда он мог «возить» своего владельца, но при этом имея чёткое представление, куда она сама хотела бы поехать, превратись он в настоящего коня. Это была тоже своего рода игрой, но куда более серьёзной, чем та, вследствие которой у этой игрушки стёрлась краска по бокам. Благо, зеленоглазая могла себе это позволить.