— У меня приказ сопровождать тебя, — спокойно ответил Вальриэ.
Гиллэйн знал, что его товарищ просто так не согласится. Не только потому, что это будет перечить его исполнительности и долгу, но и по той причине, что он сам считал своё задание очень важным. В этом проявлялась одна из тех его черт, с которой эльфу всегда было труднее всего стерпеться: это совершенно ненужное ему покровительство, которое Вальриэ начал проявлять едва ли не с первого дня их знакомства. Возможно, в те далёкие дни оно и не было лишено смысла, но со временем Гиллэйн перестал испытывать в ответ благодарность за это. Особенно потому, что он был старше, чем его товарищ, и его больше не трогали ни насмешки, ни презрение окружающих людей.
— Да, — согласился он, — потому что я на этом настоял.
Ему оставалось неизвестным, стали бы вообще отправлять с ним какого-либо сопровождающего и был бы ли назначен на это место Вальриэ, если бы он не затребовал этого от хозяина земель, когда тот вызвал его к себе и разъяснил цель задания. Но в итоге хозяин земель согласился на его условия, и это в коей-то мере заставляло Гиллэйна полагать, что он может вносить корректировки в те вещи, которые привнёс в это дело он сам.
— Ты знаешь, что́ там, — продолжил маг, видя, что его товарищ замолчал, и кивнул в его сторону.
Речь шла о бумаге, которую он, как и Гиллэйн, хранил у себя под верхней одеждой.
— Вольный документ, — привычным для него тоном ответил Вальриэ.
Глаза его были направлены на пламя костра и с момента, как начался этот разговор, не сходили с него. Гиллэйн, настроенный решительно, хотел, чтобы они обсудили этот вопрос глаза в глаза, потому что он был предельно важен для таких людей, как они, но в итоге тоже упёрся взглядом в горящие поленья.
— С тех пор, как его передали тебе в руки, ты — свободный человек.
Обычно такое говорят с восторгом, но со стороны Гиллэйна это прозвучало так, словно он пытался настоять на чём-то, с чем его собеседник будто бы не соглашался.
— Не без королевской печати, — возразил Вальриэ.
Маг дёрнул краем губ — такая у него была ухмылка. Интересно, действительно ли его товарищ верил в это или просто делал вид, что это так, чтобы в очередной раз поддержать давнего друга? Таким уж был этот Вальриэ: всё, что есть — другим, а себе — то, что останется. Поразительный человек. Гиллэйна удивляла его доброта, истоки которой он не всегда мог понять. У его товарища был полный набор факторов, который должен был сделать его не менее желчным, чем был сам Гиллэйн: сложные условия в детстве, отчим, который стегал его всем тем, что под руку подвернётся, и немало неудач, которые, тем не менее, не привели его ни к бутылке, ни к оврагу. По сути, маг не встречал человека, более достойного, и многие сошлись бы с ним в этом мнении. Вальриэ был на очень хорошем счету у их хозяина земель — потому-то, наверное, он и отпустил его насовсем.
— Ты приносил присягу королю? — спросил Гиллэйн.
Как бы он ни тренировал себя, но стоило речи зайти о представителях власти, как его истинное отношение тут же просачивалось в его тон и находило своё отражение в выражении его лица.
— Все мы под властью Его Величества, — невозмутимо ответил товарищ.
У Вальриэ не было причин ненавидеть дураков из столичного замка — по крайней мере, личных. Именно потому Гиллэйн в большинстве случаев и игнорировал то почтение, с которым его товарищ относился к этим людям. Он был солдатом с ранних дней своей юности, а дело солдата — служить. Эльф так до конца и не разобрался, был ли Вальриэ предан королю и всем его ближайшим прихлебателям или просто верил в это и следовал тому, что, по его мнению, должно было быть. Так или иначе, в настоящее время Гиллэйн уже не пытался его в чём-либо переубедить; ему, в конце концов, хватало уверенности, что, выбирая между слепым повиновением и тем, что он считает по-настоящему важным, Вальриэ выберет последнее. Безусловно, как и сам маг.
— Кому ты присягал? — настойчиво повторил Гиллэйн.
Этот вопрос, в общем-то, не требовал ответа. Вальриэ, как и многие другие, отучился в «военке», после чего должен был присягнуть принцу или принцессе Артау́рта, но так как в то время с ними была проблема, то в верности он клялся хозяину земель, засевшему в Гвельхана́ре. Формально, конечно, «наши жизни — твои, великий король», ля-ля ля и всё в таком духе, но, по сути дела, Вальриэ — солдат хозяина земель Гвельханара, и последнему решать, что с ним будет. От него же он и получил свой вольный документ — официальное постановление, освобождающее его от службы. Солдат, присягнувший кому-то, не может выбирать ни место, где ему жить, ни дело, которым заниматься, но вольный документ снова даёт ему эту свободу. Заполучив его, можешь хоть на другой край света уйти и в земледельцы переделаться. Словом — ты снова сам свой.
Вальриэ поднял на него глаза, очевидно обдумывая всё, что было сказано. Гиллэйн же был больше человеком дела, чем слова или мысли, поэтому заявил, будто бы подводя необходимый итог:
— Не доверять мне у тебя причин нет. Никакого особого смысла в нашем задании я не вижу — да я и не скрывал этого, — но всё равно его выполню. Никакого добра от того, что ты и дальше пойдёшь со мной, не будет, а вот если ты всё-таки решишь сопровождать беженцев — это уже другое дело. Большинство из них идут в столицу, так что мы всё равно ещё встретимся. Я приду туда раньше, но, скажу честно — что́ буду делать дальше, пока не решил, так что для начала просто подожду тебя. Тебе же наверняка будет интересно узнать, что в итоге скажет на всё это наш благородный король?
Такие разговоры Вальриэ явно не нравились, но он ничего не сказал — только перевалился на спину, немного подумал, а затем сел. Гиллэйн, понимая, что этот разговор лучше не продолжать, потянулся к своему вещмешку и достал оттуда жёлтое яблоко — одно из тех, что они насобирали по пути сюда. Весенний сорт уже подоспел, и дикие яблони были увешаны спелыми плодами, так что тот, кто не ленился их собирать, голодным не оставался.
— Ты чувствуешь это? — спросил Вальриэ, пока маг отрезал коротким ножом дольку яблока.
— Что именно? — не поднимая головы, решил уточнить Гиллэйн.
Его товарищ был очень чутким, внимательным человеком, и из него вышел бы хороший следопыт; в частности, бывали случаи, когда Вальриэ исполнял схожие с этим обязанности. Потому не было ничего удивительного в том, что он мог заметить те вещи, которые с лёгкостью проскочили бы мимо внимания Гиллэйна. Так и сейчас эльф решил, будто речь идёт о чём-то, что в данную минуту происходило поблизости от них двоих, но им самим не улавливалось.
— Твоя судьба раскинулась перед тобою, мой друг.
Гиллэйн молча переглянулся со своим товарищем, перестав на мгновение двигать ножом.
— Столько времени спустя ты снова вышел на дорогу. Теперь тебе придётся идти очень долго.
Они с Вальриэ не слишком часто разговаривали по душам. Обычно это происходило за чаркой или впоследствии тех событий, что любого нормального человека выбивают из колеи; но так, чтоб со скуки или просто тихим вечером — нет, такого уже давным-давно не было. Вальриэ был бо́льшим болтуном, чем маг, и, тем не менее, прямо сейчас Гиллэйну не казалось, будто на его товарища стих нашёл двинуть что-то навроде напутственной речи, — да и глаза у него были при этом такие, словно он глядел сквозь марево. Некоторые из их сослуживцев полагали, будто бы был у Вальриэ дар песенника или по крайней мере — его часть, но это никогда всерьёз не обсуждалось. Сам Гиллэйн с песенниками не был так хорошо знаком, чтобы сказать, могли ли они говорить не только о вещах, давно прошедших, но и о том, что могло наступить в будущем. И всё же слова товарища не прошли вскользь него, правда, показывать того, что он заострил на сказанном своё внимание, эльф не стал. Больше тем вечером они ни о чём не беседовали.
Вальриэ вскоре вновь лёг спать, и не успел Гиллэйн доесть второе яблоко, как его товарищ погрузился в сон. Это создало некое впечатление уединённости, и маг, привалившись спиной к сосне, вновь погрузился в свои мысли. Воображение отнесло мужчину обратно к его ныне уже потерянному дому. Он вроде как смотрел на огонь, но языки пламени в нём сливались и превращались в полотно, сквозь которое он видел это старое, заброшенное хозяйство. Небольшой дворик, окружённый длинной травяной порослью, старый колодец с навесом, которого теперь уже не было, покосившийся и местами слёгший на землю лозовый заборчик, перемешавшиеся с сорняками ростки пшеницы возле сарайчика, где раньше были разбиты грядки, и шевелящие листвой шелестянки на заднем фоне, с которых начинался настоящий лес, — такой была картина, отпечатавшаяся в его уме. Но прежде всего он думал о самом доме: о висящих на перегородках, заменявших полноценные стены, крючках и полках с множеством предметов, о цветастых поделках и подставках для свеч. Об очаге, который согревает всё нутро дома и откуда пахнет ароматами небогатой, но доброй еды. О расшитых занавесках на окнах и между перегородками, о дощатом поле, по которому ежедневно гуляет метла, неустанно сохраняя чистоту. И, конечно, стоило Гиллэйну вспомнить это, как в его воображении сразу вслед за соломенной щёткой шевельнулся длинный подол чёрной юбки, расшитый по нижнему краю крупными распустившимися красными цветами с зелёными лепестками. И всё это было так явно, что магу показалось, будто его ткнули сапожным шилом в самое сердце.