Единственным источником света за отсутствием окон служили старые светильники в виде полураспустившихся цветочных бутонов, в которые были вставлены светящиеся камни. Из-за того, что их давно не протирали, освещение, которое они давали, было достаточно странным — складывалось впечатление, будто сейчас поздний вечер, к тому же, сплетаясь с запустением в этом помещении, Олдрэд почувствовал себя так, словно совершил путешествие во времени и оказался не просто в какой-то заброшенной комнате, а в давным-давно оставленном здании в целом. Это было малоприятным ощущением, но Его Величество прогнал его, переводя своё внимание целиком и полностью на людей, находившихся здесь. Их было всего трое, и двоих было несложно узнать — королевский гвардеец в углу, держащийся настороже, и один из замковых лекарей, которого выдавало характерное для его должности облачение. Пламеносного, к слову, монарх лично не знал, точнее, не мог назвать по имени, но вокруг шеи у него был обмотан кусок жёлтой ткани, а на расположенной сбоку застёжке, которая удерживала её, присутствовал маленький камень того же цвета — верный признак тому, что этот гвардеец специализируется на сдерживании магии, какой бы она ни была. Это было необходимой мерой предосторожности, хотя меньше всего прочего вид третьего — и чужого для короля — эльфа выражал какую бы то ни было угрозу.

Когда Олдрэд в сопровождении принцессы и нескольких гвардейцев зашёл внутрь, он сидел за столом слева; рядом с ним находился лекарь, стоявший у него за спиной. Так как лицо чужака было повёрнуто к входу, то он сразу же среагировал на появление короля. До того, как Его Величество зашёл сюда, беглый эльф, судя по всему, по настоянию лекаря пытался поесть — на столе стоял обыкновенный прозрачный кубок с водой и тарелка, с которой он дрожащей левой рукой, сжимавшей вилку, подносил ко рту кусочек еды, когда монарх впервые встретился с ним взглядом. Без промедления он шлёпнул вилку обратно на тарелку и неуклюже пошевелился в попытке подняться со стула. Так как тот был придвинут к столу, то, поднимаясь, беженец — хотя Олдрэду он показался скорее беглецом — ненароком подвинул стол. Зашумело всё и сразу — мебель и посуда. Это смутило незнакомца, но чрезвычайно сдержанный лекарь, на которого он коротко оглянулся, придержал рукой кубок, чтобы вода не расплескалась по столу, и своим взглядом дал понять, чтобы он не обращал на это слишком много внимания. Наконец беглый эльф опустился на одно колено, весьма грузно припав на холодный пол, выложенный камнем. В этот момент он был практически точным отражением короля — если бы тот сдался и повёл себя так, как чувствовал себя всё это время. Но Олдрэд подавлял свои собственные ощущения и с королевским беспристрастием оглядел чужака. Жест, которым он встретил Его Величество, был пропитан искренностью: этот молодой эльф испытывал к монарху доподлинное уважение, и это было очевидным. Такое было присуще тем, кто тем или иным образом состоял на службе у короны или же никогда прежде не встречался с представителями королевской семьи и по чужим рассказам был в большом впечатлении от собственных представлений. Олдрэд подозревал, что в данном случае имеют место оба этих фактора. Так или иначе, важным было то, что беглец проявил ознакомленность с надлежащими манерами, а Его Величеству были симпатичны люди, умеющие признавать чужой авторитет и вести себя соответственно своему собственному положению.

Молодой эльф, державший взгляд на уровне сапог короля, посчитал затянувшуюся паузу требованием сказать что-либо, хотя Олдрэд попросту не спешил заговаривать с ним.

— Ваше Величество, — заговорил беглец, не поднимая глаз, — я приношу свои искренние извинения за тот вид, в котором я вынужден предстать перед Вами.

У него была хорошо поставленная речь — он бы мог сбиться из-за волнения или всех тех вещей, что привели его сюда, но было заметным, что он обучен держать себя в руках, когда это необходимо. Голос, чистый и негромкий, местами хрипел — возможно, это было последствием травмы или признаком простуды; чувствуя, как хрипотца проникает в его слова, беглец быстро скашливал её, пытаясь придавать этому как можно меньше значения. В любом случае, его голос был куда лучше его внешнего вида. Первым, что бросалось в глаза, была отвратительная одежда, состояние которой подчёркивала целая гамма неприятных, навязчивых запахов. Было сложно сказать, во что изначально был одет этот молодой эльф; складывалось впечатление, будто его закинуло в какой-то городской дворик, где трудились прачки и где он похватал самой разной мужской одежды, лишь бы та была в пору. Только с чистотой она больше не имела ничего общего: его «наряд» в буквальном смысле смотрелся так, словно его изваляли в грязи, заставили высохнуть, а затем повторили этот круг ещё несколько раз. К тому же одежда была потёршейся и порванной и более чем подчёркивала то, что одетый в неё эльф откуда-то бежал. Но явнее всего об этом говорило само его состояние. При первом же взгляде на него Олдрэд сразу же понял одно: этот беглец побывал в плену. Не просто на какой-то огороженной территории или в загоне, куда антарийцы порой сгоняют своих пленников, а под целенаправленными пытками. Его наверняка били, причём абы чем и абы как, о чём сигнализировали множественные синяки и только начавшие затягиваться раны — скорее всего, они были заражены, но присутствие Пламени в нём смогло вытеснить заразу, правда, не сразу, а со временем. Внешний край его левой брови был срезан — наиболее вероятно, что в результате какого-то скользящего удара; на лице отчётливо читались последствия усталости, недоедания, жажды и общей слабости. Самым пугающим в нём была правая рука: беглец прятал её под некогда белой накидкой, соскальзывающей с него. Именно она сохранила наиболее явный след пыток: кожа на ней была сине-фиолетово-жёлтой, местами налито-красной, неровной. Сами пальцы были переломаны; местами кожа с них свисала подобно лоскуткам. В этом тоже прослеживалось влияние Синего пламени — оно не позволяло случиться тому, что было ожидаемым в данном случае, но при этом проявлялось не настолько сильно, чтобы суметь полностью восстановить повреждённые участки. И за всем этим скрывался молодой эльф, по возрасту находящийся где-то между восемьюдесятью годами и полнолетием. «Слишком мало, — подумал Олдрэд, — для таких вещей». Но существует ли вовсе возраст, подходящий для войны и пыток, и таких вот испытаний, полностью обрывающих связующую нить между прошлым и настоящим человека, который сдюжил их пройти?

— Представься, — весьма сухо потребовал Его Величество.

Элштэррин, остановившись справа от него, резко втянула в себя воздух от испуга и прикрыла рот ладонью — маленькие, изящные драгоценные камни на кольцах, украшавших её пальцы, уловили свет светильников и блеснули. Ей не следовало демонстрировать свои эмоции, но принцесса пережила вполне естественную реакцию, за что Олдрэд не мог её винить. Её испугал вовсе не потрёпанный вид пришлого эльфа, не его слипшиеся от грязи, неделями не чёсанные волосы, не разукрашенная пытками кожа, а рука — свидетельство тому, насколько жестокой бывает война. Доныне король уберегал свою правнучку от этого, и Элштэррин, считай, практически не видела ничего, что было с этим связано. Она знала что-то о военных действиях, самолично училась разбираться в этих делах, но война оставалась сокрытой от неё, разворачиваясь вдалеке от столицы и королевского замка. Теперь она заявилась в его стены — не открыто и не масштабно, но в достаточной мере, чтобы принцесса почувствовала на себе прикосновение их нынешней действительности.

— Меня зовут А́льбрин, Ваше Величество, — тем же размеренным тоном отозвался беглец. Возможно, ему было тяжело разговаривать и находиться в таком положении перед королём, но он, скорее всего, понимал, что лучше выдержать эти несколько секунд, чтобы потом быть довольным собой, чем сдаться и пожалеть о проявленной слабине. — Я — Пламеносный из Аэрвера, но обучался у Хранителей Осколков. Этот год был для меня проверочным — в ходе него должно было стать ясным, способен ли я стать одним из них. Сам я родом из Малого Овражья — это…