Чародей, игнорируя молотящие и пытавшиеся расцарапать его удары, убрал с неё свои руки и поднял упавший на землю карман. Придавленная его ногой, зеленоглазая по-прежнему не могла вырваться, но всё равно храбро дёрнулась вперёд, попытавшись выдернуть эту вещицу у него из рук. Антариец шлёпнул её расслабленной ладонью по лицу, так что её голова мотнулась в сторону, а из носа тотчас хлынула кровь. Криандра резко выдохнула, обдав его уже небезупречный кафтан алыми брызгами.

Снаружи послышалась какая-то беготня. Зеленоглазая изо всех сил забилась всеми конечностями, пытаясь если и не выхватить кармашек из руки чародея, то хотя бы вырваться и убежать. «Шанс ещё есть! — стучала ей по мозгам кричащая, настойчивая мысль. — Ещё есть!..» В это время явно сделавшийся более хмурым антариец выпрямил спину и поднёс кармашек поближе к своим темнеющим глазам.

— Что это? — холодно спросил он. — Чем ты хотела меня отравить?

Криандра не ответила — только задёргалась, накопив силы паузой, длившейся пару секунд. Антариец, оторвав от неё свой взгляд, снова посмотрел на кармашек и, поднеся его к носу, попытался уловить запах, который, возможно, сказал бы ему больше, чем несговорчивая андэран. Зеленоглазая так и не разобралась, понял ли он, чем был наполнен этот мешочек; ничего не сказав, чародей уставился ей в лицо, и в тот момент она осознала, что у неё осталось всего мгновение на то, чтобы вырваться.

Всего одно короткое мгновение, чтобы вернуть то, что сейчас можно было утратить навсегда.

Криандра забилась как человек, стремительно идущий ко дну. Антариец не спеша склонился над ней, откинул подальше от её лица растрепавшиеся волосы. Тяжёлая рука легла поперёк её горла, мешая дышать и что-либо говорить. Зеленоглазая хрипела отдельными словами — «пусти» и «нет», и ещё несколькими совершенно не тронувшими его наборами звуков, которые для неё были напротив — в эту минуту самыми важными. Она взмахнула рукой, вырвав целую прядь пепельных волос с его головы, но так ничего и не добилась. Мимо её внутреннего взора проносились обрывки той жизни, что сейчас столь неумолимо ускользала от неё. Друзья, свобода, выбор путей, простые житейские радости, дыхание, не обременённое ежедневными страхами… Она видела целые иллюстрации этой жизни перед своими глазами, но они рушились и падали в бездну этой непреодолимой безнадёжности. «Нет! — завопило всё внутри неё. — Моя жизнь! Моя свобода!..»

Острый наконечник шипа втиснулся ей в шею, и Криандра так напряглась всем телом, что, будь она взрывчаткой, то в эту самую секунду сдетонировала бы, снося всё на своём пути.

После этого наступила какая-то неясная слабость. Зеленоглазая вроде как ещё шевелилась, пытаясь что-то сделать, но уже почти без какой-либо надежды на то, что у неё это получится, и это, собственно говоря, определило объём вложенных в данное действие сил, ещё остающихся у андэран. Она то ли плакала, то ли взор застлала пелена из-за крутившейся до одури головы, но чародей превратился в размытое пятно — эдакое абстрактное зло, с которым ей было никак не справиться. Он всё ещё удерживал её на месте, хотя и он и Криандра отчётливо чувствовали, как резко силы покидают её — и не просто из-за втёкшего в вены яда. Его хватка ослабла чуть раньше, чем она лишилась сознания, — когда снаружи раздался громкий взрыв. Тогда антариец даже немного отстранился от неё, хотя зеленоглазой это уже не могло принести никакой пользы.

— Hēšō, — произнёс он, судя по голосу — мрачнея ещё больше, — во что ты ввязалась?..

Первыми почему-то начали неметь губы. Правая рука уже до этого ощущалась какой-то ватной, а остальное тело — ныло, поэтому отчасти Криандра была даже не против, чтобы это прекратилось. Когда эта бесчувственность начала расплываться по ней, чародей взял её за ткань на воротнике платья и перетащил на то место, где она обычно спала. Снаружи уже вовсю раздавался шум, крики и звуки сражения. Пятно, представлявшее собой антарийца, откинуло полог и поспешно вышло на улицу. Криандра чувствовала только то, как по лицу стекают капли пота, крови, слёз и слюны. Мимо неё прошла, будто взмахнув рукавом и обдав приятным ветерком, её свобода. Зеленоглазая знала, что та не будет участвовать в сражении, отстаивая себя, а обойдёт весь этот хаос и отправится туда, где по зеленеющим равнинам и сменяющим им лесам разливается настоящая весна; где нет никакой войны и цепей, и ничто, кроме покоя, больше не укутывает сердца людей.

Закрыв глаза, Криандра ухватилась за её подол и невесомо отправилась вслед за ней.

Руки Фавиолы аккуратно, но уверенно скользили вдоль разложенных на полу вещей и укладывали их в рюкзак таким образом, что со стороны могло показаться, будто у каждого из этих предметов имеется место, предназначенное именно для него. Чернокудрая любила сборы: раньше они всегда сопровождались поездкой, приключением или просто ожиданием какого-то события. На сей раз она испытывала иные эмоции; её никак не покидало чувство, словно она угодила в двойную ловушку — времени и пространства. Несмотря на решение, принятое ею ранее, тем самым «следующим утром» они так никуда и не ушли. Бригита сказала, что не хочет никуда тащиться ни свет ни заря, а если упустить этот момент, можно выдвинуться в полдень, а там и до вечера недалеко. Словом, она делилась этими аргументами только ради того, чтобы откреститься от необходимости покинуть жилище лекарши и отправиться дальше, — на самом деле, когда рыжеволосая не хотела что-то делать, ей обычно даже не нужно было приводить никаких доводов, так как это нежелание запросто прослеживалось в её поведении. На сей раз причиной, вероятно, послужила вовсе не лень и не опаска перед предстоящим путём, а человек, которого они притащили сюда два дня тому назад. Фавиола лишь единожды перекинулась с ним несколькими фразами, сложившимся в непродолжительной разговор. Михи Аэла — если она правильно запомнила его имя — показался ей приятным человеком, и она лишний раз порадовалась тому, что они не оставили его на произвол судьбы, но было совершенно ясно, что он пошёл на поправку, и отсиживаться дальше на одном месте только ради того, чтобы убедиться в полном восстановлении его здоровья, они не могли. Так или иначе, чернокудрая не стала спорить с соратницей, имевшей в числе качеств своего характера непревзойдённую упёртость, и с её молчаливого согласия они остались ещё на день. И вот, проснувшись этим утром и встретившись с мыслью о предстоящем походе, Фавиола не могла отрицать того, что это место каким-то образом удерживает и её тоже. Возможно, так воздействовал на неё общий уют дома лекарши или же ничем не обоснованное, но устойчивое чувство безопасности — чернокудрая прожила эти два дня почти в полной убеждённости, что пока они здесь, им ничего не грозит. И действительно: если бы она лишний раз не задумывалась о своих жизненных сложностях, то можно было бы сказать, что ничего свыше обыденных забот её не затрудняло. Даже воющие по ночам волки казались чем-то далёким, а они, находящиеся в этом доме — полностью для них не досягаемыми.

Но, так или иначе, им нужно было выдвигаться. Фавиола пусть и не хотела этого делать, но понимала, что, оставаясь на одном месте, они проблему не решат. В доме лекарши им было комфортно, но в таких ситуациях в уме чернокудрой всплывало напоминание, что пора было бы уже и честь знать. Они вдоволь погостили у этой радушной женщины, и, по сути, она дала им гораздо больше, чем они могли бы от неё ожидать. Таща за собой дровни сквозь тёмный лес, они с Бригитой даже не знали, выйдут ли им на встречу и откроют ли вообще двери. Лекарша не просто их приютила и оказала им всю необходимую помощь — она же при этом ещё и позаботилась об их предстоящем пути. К вещам, которые уже имелись в рюкзаке у девушек, присоединилось ещё несколько: кресало, уголёк для записей, тёплые ножные обмотки количеством в две пары, кусочек самодельного мыла и коробочка, заполненная до краёв едой. Чуть позже Марилетт добавила к этому мешочек с лечебными травами и несколькими маленькими бутылями с запиской, раскрывающей способ их применения, и старенькое покрывало, которое они свернули и разместили рядом со спальным мешком. Лекарша даже выразила сожаление, что не может помочь им ничем бо́льшим, но Фавиола была и так чересчур удивлена её щедростью и вовлеченностью в их заботы, поэтому сразу же бросилась переубеждать женщину и от души поблагодарила её за то, что другие посчитали бы мелочью. Но им ли не знать после всего пережитого, какой ценностью обладала каждая из этих вещей? Поэтому, когда настал черёд рассчитаться с лекаршей, чернокудрая оказалась ещё больше удивлена, так как та не затребовала никакой оплаты. «Вы выплатили мне свой долг», — отвечала она, имея в виду домашние дела, которыми занимались обе девушки во время проживания в её доме. Фавиола даже покраснела немного: при всём своём желании они бы и не смогли предложить ей ничего стоящего взамен. Плату с мужчины лекарша, к слову, также не взяла. Он подходил к ней этим утром; чернокудрая видела их из окна. Было ещё совсем рано, и Михиэль умывался холодной водой во дворе, а Фавиола только-только проснулась и зашла на кухню, чтобы промочить горло. О том, что простые снадобья ему бы не помогли, он явно догадывался, поэтому тоже предлагал женщине оплату в деньгах, но, судя по его немного неловкому виду, их у него было совсем немного; Фавиола, тем более, помнила, что местные жители упоминали, будто он подыскивал себе работу. Марилетт накрыла его руку своей и что-то сказала, а Михиэль, потупив взгляд, промолчал и оставил скромный по содержимому кошель при себе. Дальше за ним Фавиола наблюдать уже не могла, так как лекарша вернулась в дом, и чернокудрая не хотела, чтобы её застали за подглядыванием, что, само собой, было не самым достойным занятием для гостей.